Форум » Креатифф » Добавим немного грусти! » Ответить
Добавим немного грусти!
Отшельник: Ну в конце концов наша жизнь это не сплошной праздник и погрустить и подумать тоже иногда стоит.. В этой теме я призываю народ выкладывать грустные истории из жизни ли из интернета... всёравно.. Выкладывайте то что вас тронула по той или иной причине когданибуть... Желательно ещё и коментарии ваши к этим рассказам выкладывайте. З.Ы. Какое то время я смогу сам поддерживать тему... Но всёравно я надеюсь на вашу подержку...
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Отшельник: Ну для начало выложу 2 рассказа которые когда то меня очень тронули... Сутью, содержанем, отношением... Причем мне больше "понравился" именно второй рассказ.. А вам? Несмотря на длину сих вещей всеравно советую не поленится и прочитать...
Отшельник: Мама. Мама купила мне велосипед. Я прыгал вокруг нее как ребенок. Да я и был ребенком шести лет. Немного оседлав свой восторг я отошел в сторону: -Спасибо мама, как-то застенчиво сказал я. Да, я никогда не был ласковым ребенком. Чтобы там обнять и поцеловать, прижавшись к ней. Никогда. -И в кого ты такой неласковый, улыбаясь говорила мама. -Ну мам,- я же ласков с девочками, меня даже Ленка вчера поцеловала. -Эх ты,- обхватив мою шею и теребя мои волосы - ответила она. Вырвавшись из ее объятий, сверкая пятками я бросился поделиться этой поистине радостной новостью с пацанами. Как неумолимо бежит время. Казалось, еще вчера играли с ребятами в прятки, были разбойниками и казаками. Бродили, бегали беззаботными глазами погороду. Рассматривали прелести девочек в подъездах. -У меня шоколадка есть. Вот так вот. -Сереженька, а ты мне дашь половинку,- верещала Светка. -А ты мне покажешь свою пипиську,- отвечал с полной серьезностью этого вопроса я. -Ух ты!!!-лишился я половины сладкого какао. -А потрогать можно?- застенчиво вопрошал я. -Тогда вся шоколадка. -Давай. Прятки остались, но сейчас я уже прячусь не от Кольки из семнадцатой и не от Ленки из двадцать пятой. Прячусь от книг, от профессора нашего университета, также спрятавшего свой хитрый взгляд за толстым стеклом в костяной оправе, от проблем быта. Уже и деревья кажутся не такими большими, и ноги, в этих смешных сандалиях, превратились в мужскую ступню сорок четвертого размера. Лишь какие-то воспоминания. Помню лишь свои слезы. Мама сняла ремень со стенки. - Мама, не надо.- Ну за что, они сами не отдавали свои игрушки. Помню дядю милиционера, который к нам приходил, по поводу этого так сказать маленького проступка. У маленьких - маленькие проступки. -Ну мама, за что?- голосил я на весь дом. -Что же ты делаешь негодник?! -Тебе мало игрушек? -Я тебе в чем-то отказываю, в твоих прихотях,- кричала мама, меняя фразы с кожаным ремнем. -Да как ты мог ударить по голове кирпичом Колю. -А Лену? - Зачем ты ее тащил за волосы по всему двору? Это же девочка. Я был заперт в комнате. Ну да ладно, все уладилось. Все потом помирились: Эх детство. Да, все изменилось. Все стало казаться с другой точки зрения. С более взрослой. Дядя милиционер с усиками - стал ментом. Светка с Ленкой поменяли свои детские формы. Теперь уже не проходил шоколадный бартер. Да и мои желания возросли. Мороженое с лиманадом поменялось на водку с пивом. Теперь за свои поступки я должен отвечать сам, самостоятельно. Взял академ, чтобы из универа не выгнали. Это как в том анекдоте: -А ты что развелся то? -Плохо что ли готовила? -Да нет. За непосещаемость. За все нужно платить. Платить самому. Вот в этом я не хотел взрослеть ни капли. Я взрослый, я решаю свои проблемы сам; я пью с кем хочу, я приду во столько, во сколько мне это заблагорассудиться. Я взрослый настолько, что могу сказать без зазрения совести. Назвать ее на. -Слышь, мать - дай мне пять сотен. Дает. Иду на день рождения к Ленке. -Когда вернешься? -Не знаю мам. Может завтра вечером. Пришел через два дня, не один. С Ленкой. Мамы не было дома. Сразу на кухню. - ~ Даже поесть не оставила. Сложно что ли. Поворачиваюсь к шкафу. Записка: Я до вечера среды в командировке. -Деньги в моей тумбочке. Целую. Не баловаться. Пошел, нет, рванул со скоростью света в ее комнату. Глаза прокрутились - три семерки вместе с носом. Две штуки. Так-с. Сегодня суббота, полдень. По пять сотен на день. До вечера, до среды. -Ленка,- живем. -Привет мать. Как дела? -Сам то как? -Нормально все. -Мам ты же знаешь Ленку. Так вот. Она теперь будет жить со мной, в моей комнате. ::. ? Ленка появилась вовремя, выручила от ответа на ненужные вопросы. -Так-с. -Хоть вы и знакомы, вот мам - моя девушка. -Здраствуй, наигранной улыбкой, поприветствовала ее мама. -Здраствуйте, тетя Катя. -Мам, мы гулять пошли. -Когда придешь? -Когда придем?- Ну: не знаю, но не жди. Может опять поздно. -Нет мам,- она будет со мной. -Все мам, я не хочу с тобой больше разговаривать,- сказал я закрывая дверь в свою комнату. -Денег тебе? -А за что? -Мам, хорошь прикидоваться. Ты никогда не спрашивала. -Нет мам.- Я не наркоман. -Не дашь?! -Хорошо.- Нет так нет. -Я ухожу из дома. -Покушай хоть на дорожку,- съехидничила мать. -Да пошла ты, хлопнул я дверью. Улица приняла меня потоками ливня. Мокро, холодно, хоть и лето. Ленка дура. Что еще сказать. Да, мама у меня бывает немного резкой. Но зачем бежать от меня, тогда, когда мне больше всего нужна поддержка. -Сама ты мама- дура. -Хорошо. -Да, да я пойду к друзьям. -Все пока. Куда-то сразу подевались те, кто называл меня своим другом. Когда я остался один, без денег, без крыши над головой, под которой всем и всегда так хорошо пилось пиво, съедалось множество бутербродов. Где все? Наверное, тогда я понял, что друзей не может быть много. Ленка ушла: Увы. Не посчитав меня за грош. Все ушли. Я один. Да будет - вперед! -Серега,- ты понимаешь,- мать приехала с отдыха,- отзвонил мне на телефон Ромка. - ~ опять движение сумки. Опять туда. В неизвестность. -Привет. -Привет. -Ты что такая грустная? -Скучаю. -Я тоже. -Лен, а я квартиру снял. -Ага, работаю на Вднх, продавцом-консультантом. -Зарплата какая,- с улыбкой повторяю ее вопрос. Ну на ужин при свечах хватит. -Придешь? -Позвони ближе к вечеру. Как мне нравится, когда она улыбается. Как пахнут ее волосы. Как она смущается, когда я рассматриваю ее в душе. Все стало на круги своя. Прошло пол года. Все в одинаковом темпе. Девушка, работа, съемная квартира. Восстановился в универе. -Алло девушка, да, я по объявлению насчет работы. -Нет, незаконченное высшее. -Не подхожу? -Нет. -Спасибо. -Алло. -Да, по объявлению. -Нет, незаконченное высшее. -Извините. Что не говори, ученье - свет. Не всю же жизнь объяснять гражданам, чем отличается этот комбайн от этой прекрасной мясорубки. Без вышки никуда. -Алло, Серега, здорово. Как дела? -Здорово Ромка, да нормально все. Сам как? -Может вечером пивка?. -Ок. Давай. -Да, Серега, давай только без девчонок. -Ок. -Все, на Первомайской в восемь. -Да, четыре кружки. -Мне мать твоя звонила, отхлебывая пиво,- говорит Ромка. Спрашивала, что да как. -Ну и? -А я что. Сказал все как есть. -Сам ты дурак. Что тебе стоит. Позвони да помирись. -И что?! -Что, что. Скучает она, волнуется. Как никак, шесть месяцев тебя не видела. Это твоя мать, понимаешь, твоя. Одна, единственная. Напились. -Привет. -Здраствуй. -Сереж, мне Ромка дал твой телефон, мобильный ты игнорируешь. -Мам, оставь меня в покое. Что опять? Чем я тебе опять мешаю? У меня своя жизнь. -Ты мне никогда не мешал и не мешаешь. Ты не забыл, у тебя завтра день рождения. Придешь? -Нет мама. Все хватит. -Прости меня, сына,- опустилась в голосе мама. Если я тебя чем-то обидела - прости. Наверно я все-таки не совсем бесчувственный. Воздержался от грубостей. -Ну что? Придешь? приедут. -Посмотрим, мам. -Можешь взять свою пассию. -Пока. Сколько раз слышал трель родного звонка. Сейчас все для меня как будто вновь. Испарина на руках и на лбу. -Что ты нервничаешь,- поддевала меня Ленка. Тру руки об джинсы. Нет бы поддержать, а она подкалывает. Молчу. Шелчок. -Привет мам. -Здраствуйте тетя Катя, с именинником вас,- поздравляет Ленка. -Привет. Поздравляю тебя. -Спасибо мам, с неохотой отдаваясь в ее объятия,- выдавливаю я. Гости-родственники, выпивка, домашняя еда, приготовленная мамой, улыбки, поздравления - как же все это здорово. Опять воспоминания унесли меня куда-то в детство. -Сереж,- сказала мама, выдернув меня из воспоминаний. Сегодня твое восемнадцатилетие. Ты стал уже взрослым, как я давно это хотел услышать, мама перевела дыхание. Хоть мы и живем раздельно, мне тебя очень не хватает. Если я и была неправа когда-то, прости меня пожалуйста. -Мам! -Не перебивай сынок. Я не хочу чтобы ты слонялся где-то, и этим подарком, я выражаю свою любовь. Звон стекла, присоединения остальных к тосту. Я развертываю коробочку с подарком. Ключи. Мама подарила, квартиру, на одной лестничной клетке, рядом, рядом с ней. Обвожу глазами гостей. -Извините меня,- с комком в горле обращаюсь ко всем. Я сейчас,- выхожу на балкон. На глаза накатываются слезы. Скурив две сигареты, возвращаюсь. -Спасибо мама,- как обычно сухо говорю я. Переехали. Заканчиваю третий курс, работа отличная, своя квартира, девушка, которую, как мне кажется, люблю больше всего на свете, полный достаток, что еще нужно в двадцать лет. На протяжении двух лет почти и не общались-то с ней, так если только, по мелочам. Но я все равно знаю, что ей было приятно, зная что я под боком, рядом. -Привет мам, есть что поесть- с голодным взглядом бежал я на кухню. -А что, твоя не готовит? -Мам, хорош заводить старую песню. -Алло, Сергей,- это вас Евгения Николаевна беспокоит. -Да, что случилось? -Сергей,- мама в больницу попала. -Что, что случилось? -Когда скорая забирала, сказали что инфаркт. -Алло, Николай Иванович,- это Сергей, мама в больнице, я прерву командировку. -А что случилось? -Я и сам толком не знаю. Позвонила соседка, сказала что скорая забрала с показанием на инфаркт. -Да, давай, вылетай. -Вы кем будете? -Сын я. -Я главврач, Сергей Александрович. -Очень приятно, тезка. -Да, инсульт. -Это серезно? -Да. Парализовало конечности. -Сложно сказать сколько. Сейчас ей нужен только покой и уход. Захожу в палату. -Ей сделали укол снотворного,- говорит тезка. Надо, чтобы она хорошо выспалась. -Привет мам. Проснулась. Ну не плачь. Все будет хорошо. Почему не можешь двигаться? От усталости. -Что со мной. Сереж, скажи правду. -Мам у тебя был инсульт , парализовало конечности. -Нет мам, доктор сказал, что все можно восстановить. Физические процедуры. Отдых. Свежий воздух. -Мам, а давай на дачу махнем все вместе, сказал я вечером уже дома. -Давай, только можно тебя попросить без Лены. -Хорошо мам,- не стал спорить я. В дверь позвонили. -Здравствуйте Николай Иванович. Проходите. Николай Иванович, одноклассник мамы, на данный момент директор банка, в котором я работаю. Опять спасибо маме, пристроила. -Налей в вазу воды. -Привет Катенька. Как ты? -Да как. Сам видишь, но обещали что поправлюсь. -Спасибо за цветы,- улыбнулась мама. Я вышел на балкон, покурить. -Серега,- прервал меня от моих размышлений Николай Иванович. Мама сказала, что вы на дачу хотите съездить. -Ага, только ведь на работу надо. -Ну, насчет работы ты можешь не волноваться. Поезжайте. Ей сейчас отдых нужен. Побудь рядом с ней хотя бы недельку. -Спасибо Николай Иванович. -Ладно, давайте, аккуратно там. Я к выходным заскочу. Да, кстати, поедем ко мне, я тебе кресло инвалидное дам. Жена умерла, а кресло осталось. А то сам знаешь, в наших больницах ничего не дождешься. Договорился с Евгенией Николаевной, медсестра с тридцатилетним стажем, да к тому же наша соседка, будет присматривать за мамой, на время моих командировок. -Лен, ты давай тоже, не ссорьтесь только. Ты же знаешь, маме сейчас нельзя волноваться. Заходи к ней почаще. Меня целый месяц не будет. Все, давай, мне в аэропорт надо. Захожу в мамину квартиру. -Да мам, на месяц. Это важная для нас поездка. Ну все, давай. Смотри аккуратно здесь без меня. И с Ленкой не ругайтесь, тебе нельзя волноваться. -Не подходит она тебе. -Мам, все, давай не будем. Я пожалуй как-нибудь сам разберусь. Ну все, я побежал. Целую ее в щеку. -И тебе удачи. Оставалось последнее совещание. Побрившись, спускаюсь в гостиничный кафе-бар, завтракаю. Какое-то непонятное ощущение внутри, в груди. Сердце сжимается. -Алло, Евгения Николаевна, у вас все нормально. Как мама? -Нормально все, не беспокойся. Спит она. Я только ей укол сделала. -Да, сегодня вечером прилечу. Ну все, до свиданья. До вечера. Как же долго тянулся этот месяц. Ну вот и все, последнее совещание окончено, мы получили этот кредит. Все, осталось только забрать из гостиницы вещи, перекусить и в аэропорт. -Алло Сергей. Это Евгения Николаевна. -Что, что случилось? -У мамы был повторный приступ. Врачи не стали забирать ее в больницу,сказав, что передвигать ее очень опасно. Поставили капельницу. Сейчас вот только доктор уехал. Давление стабилизировалось. -Спасибо вам, что позвонили. У нас нелетная погода, отложили рейс на три часа. -Девушка, милая, ну может можно что-то сделать. У меня мама при смерти. -Я сожалею молодой человек, но от меня ничего не зависит. Все рейсы отложили. Посмотрите погода какая. Молча сижу в баре, пью, пускаю дым в потолок. Наконец-то объявляют рейс. -Как это случилось? -Сергей, не хотела говорить, но: Она сидела у окна, воздухом дышала, я подошла чтобы накрыть ее пледом, прохладно было уже, подъехала машина, а там: твоя Ленка с каким-то мужиком в машине целовалась. Машина как раз под фонарем стояла. Все видно было как на ладони. Она успела, мне и сказать только что: -Смотри Жень, я же говорю, не пара она ему, и, стала задыхаться. Я переложила ее на кровать и в скорую позвонила. До их приезда укол сделала. Открылась дверь и зашла Ленка. -Здрасьте. Серега, ты что не мог позвонить,- улыбнувшись, спросила Ленка. Встаю со стула, пощечина. Она падает. Хочу добавить, но Евгения Николаевна останавливает. -Вон из моего дома. Вон, вон, ~ ь, я сказал. У тебя час, слышишь, ровно час, чтобы отсюда убраться. Соседка схватила меня за руки: -Тише, успокойся, не буди маму. -Мам, я опять обкакался,- из своей кроватки улыбался я. Она беспрекословно брала и меняла мои пеленки, посыпала присыпкой, ласково говоря: -Ах ты мой маленький засранец. Сейчас проще. Сейчас даже памперсы для взрослых есть. -Вот так. Вот мы и переодели тебя. Ну что ты плачешь? Не плачь, не надо. После этого приступа она уже не могла говорить. Лишь какие-то шипяще-гортанные звуки. -Мам, ну поешь немного,- подносил к ее рту я ложку. Нет мам, не отворачивай голову. Тебе надо сил набираться чтобы поправиться. Ей было стыдно, когда я менял ей памперсы, постель. Из-за этого она отказывалась от воды, от еды. -Мам, ну ты что в самом деле? Хоть ложку каши съешь. -Кхшш, кхшш. -Мам, а сколько ты за мной убирала, кормила с ложки, когда я болел. Что ты мне говорила: -Ложечку кашки съешь и поправишься. -Ну вот мам, молодец. Давай еще немного. -Кхшш, кхшш. Я смотрю на нее, заглядываю в ее глаза, пытаясь угадать, что она хочет. Днем она все больше спит. Соседка не отходя дежурит около нее, несет свой дневной пост. Прихожу с работы, принимаю вечернюю вахту. Мне уже везде слышатся эти звуки - кхшш, кхшш. Быстро бегу домой. Заходят пацаны. Зовут пивка попить. Вежливо отказываюсь. Отсыпают травы. Иду на балкон. Забиваю, курю, чтобы хоть как-то отвлечься. Захожу в комнату. Все по новой. Кхшш, кхшш. Сейчас мам, сейчас. Переодеваю, кормлю. -Да мам, сейчас телевизор посмотрим. Подкладываю ей еще одну подушку. Уже ее по звукам понимаю. Да мама, сейчас переключу. Какой-то сериал. Она их любит. Заметная улыбка на ее лице. Она смотрит на эти картинки, а я на нее. Боже, как ее болезнь изменила. Еще три месяца назад эта сорокадвухлетняя женщина вся дышала красотой. Румяное лицо, фигура. Я даже завидовал, своему директору, который пытался за ней ухаживать. Она была поистине красивой женщиной. Она так и не пересекла ни с кем свою судьбу после смерти отца. Сейчас же одеяло скрывало тело скукоженной, морщинистой старухи. Кладу к ней на грудь свою голову, укрываясь ее рукой. Засыпаю. Снится детство. -Ааа, мама больно,- орал я на весь двор. -Что случилось, обнимая меня,- спросила мама. -Я с дерева упал, показывая свои руки, которые были все в занозах,- плакал я. Она меня уложила на кровать, смазала йодом ссадины. Я помню только ее руки, которые могли незаметно вынуть все занозы, погладив, убрать боль. Как же мне сейчас хотелось вытащить занозу из ее сердца. Проснулся от шума телевизора. Осторожно встал, чтобы не тревожить маму. Иду на кухню, выпить стакан воды. Возвращаюсь, накрываю ее, наклоняюсь поцеловать. Холодный ветер, распахивая окно, врывается в комнату. Холодное лицо, с застывшей улыбкой. Ночной ветер треплет волосы, дает забыться, успокоиться. Надышаться можно только ветром. Два дня на даче. С детства не переношу процедуры подготовки к похоронам. Отпетые священником псалмы, плач женщин за моей спиной, горсть земли в руках. Последний путь. -Серега ты идешь,- окликнул меня Ромка. -Нет, вы идите, я побуду еще. -Мамка твоя?- вывел меня из раздумий чей-то голос. Это были могильщики. -Да. Они присели рядом. Я разлил по стаканам оставшуюся водку. -Меня Кузьмичом все кличут, а это дружище мой - Колян. Помянули. -А моя мамка вот, рядом покоится,- показывая рукой на соседнюю могилу, проговорил Кузьмич. -А твоя?- обратился я к Коляну. -Я ее не знаю. Я из детдома. Помолчали. Колян сбегал еще за бутылкой водки. -Давайте,- сказал я, наполняя стаканы, за всех живых матерей-здоровья им, и, за всех ушедших - пусть земля им будет пухом. Я поднял к небу влажные глаза: -Посмотри мама на этих славных детишек. Как ты и хотела: мальчик и девочка. На мою жену, на этот залитый солнцем двор. Прислушайся. Ты слышишь? Шум волн, крики чаек. Это была твоя мечта, иметь домик на берегу моря, видеть меня счастливым. Посмотри же - я счастлив, только мне не хватает тебя. Легкий ветерок качнул кресло-качалку. На секунду мне показалось, будто она сидела в нем и смотрела на все это такими же счастливыми глазами, как и я. Солнце озарило землю. . Эх: Земляне. Почему то вспомнились слова из книги Г. Г Маркеса Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник ». Сто лет одиночества прошли. Я возвращался на свою родную землю. О которой я никогда не забывал и не забуду. На землю, где покоится прах матери. Издалека заметил, покрашенную ограду, ухоженную могилу, свежие цветы на ней. -Не обманул Кузьмич. Присматривает,- каким-то теплым чувством разлилось по телу. Открыл калитку, зашел, присел на скамейку: -Здравствуй, Мама. Я дома. ЗЫ. Человек! Подойди к двери. Позвони или постучи. Откроет женщина. Одна единственная, любящая тебя бескорыстно, без обмана. Это твоя Мать, понимаешь, твоя, единственная. Просто обними и скажи: - Здраствуй мама. Я дома.
Отшельник: Отец Мои родители развелись, когда мне было шесть лет. Мне было трудно понять отчего, когда я захожу в комнату, они внезапно прекращают разговор - мама начинает смотреть в окно, а папа поджимает губы, как человек, который отчаялся объяснить словами какую-то очень простую вещь. Мы даже гуляли не так, как раньше, втроем, взявшись за руки. Теперь я принадлежал кому-то одному - либо я шел впереди с мамой, а отец молча курил, следуя в десятке шагов за нами, либо, если он при выходе на улицу успевал к моей руке первым, мама шла немного в стороне, вороша узким носком сапога кучки приготовленных дворниками к сожжению желтых листьев. Был октябрь. Затем в один из дней папа ушел. Просто так. Забиравшая меня из садика мама выглядела немного взбудораженной - застегивая на мне курточку, она, не давая мне сказать ни слова, торопливо поведала новости - папа уехал, мы больше не будем жить все вместе, но ты не расстраивайся, теперь уже все будет лучше. Торопясь к автобусу (мама тянула меня за руку так, что мне казалось, что моя левая рука становится длиннее), мама продолжала меня успокаивать и уверять в том, что скоро наша жизнь волшебным образом изменится. Странно, ведь я не сказал ей ни слова. Даже не заплакал. В голове у меня пульсировал семафором один вопрос - как без папы может быть - лучше? Квартира опустела. Исчез папин радиоприемник «ВЭФ», на обувной полке освободилось место, которое раньше занимали папины сапоги и офицерские ботинки, поредели книжные полки. Наши вечера изменились. Теперь едва ли не каждый вечер к маме приходили подруги. Я играл с пластмассовыми гэдээровскими ковбоями и индейцами, читал «Маленького оборвыша», смотрел по телевизору французское кино «Остров капитана Немо» (его показывали двадцатиминутными отрывками в конце «Очевидного-невероятного»), а мама сидела на кухне с тетей Зиной. Или тетей Катей. Или тетей Людой. Они пили болгарское вино «Медвежья кровь», варили индийский кофе из банок с красивой индийской богиней, оставляли на кухне полные окурков от «Стюардессы» пепельницы и тарелки с свернувшимся пергаментом голландским сыром и потекшей жиром «сухой» колбасой. Иногда включали музыку - маме нравился Юрий Антонов, а тетя Люда приносила записи «Чингисхана» и «Аббы». Засыпая в своей комнате, я иногда слышал, как мама плачет. Папа стал приходить к нам в ноябре. Каждую субботу в три. Ожидая меня, он неловко топтался в прихожей, стряхивая на палас снег с фуражки. Он не говорил с мамой - только здоровался и оговаривал время, когда приведет меня обратно. Папа переминался с ноги на ногу, смотрел почти все время в пол и явно не знал, куда деть свои руки - он поправлял портупею, мял в руках перчатки, застегивал и расстегивал верхние пуговицы на шинели, медные, со звездой. Я видел, что он чувствует себя не в своей тарелке. Впрочем, как и мама. Мне казалось, что если я возьму папу за руку и подведу его к маме, и возьму маму другой рукой, и попрошу их помириться, всё станет как раньше. Папа усмехнется краем губ, мама заливисто засмеется и мы по первому снегу побежим вприпрыжку к остановке семнадцатого автобуса, чтобы успеть к одиннадцатичасовому сеансу в кинотеатр «Юность», на «Месть и закон». Но я так и не решился этого сделать. Мы с папой гуляли молча. Он всегда выдумывал какой-нибудь план действий - привычка военного. Мы ходили в кино и в кафе-мороженое, покупали билеты на гонки по вертикали в заезжем чехословацком цирке и смотрели сказку «Волк в библиотеке» в местном ТЮЗе. Часто, в кинозале или зоопарке, я хохоча поворачивался к нему - папа, смотри! - и видел, что он не обращает внимания на то, что происходит на экране или в клетке медведей. Он просто смотрел на меня и грустно улыбался в ответ на мой мальчишеский восторг. Папа держал меня за руку крепко, но нежно. Подстраивался под мой шаг, сменяя чеканную походку офицера на неторопливую поступь обычного отца, штатского, который просто вышел погулять со своим шестилетним сыном. Мама всегда тащила меня за собой, энергичная, целеустремленная, быстрая. Когда мы уже подходили к дому, отец останавливался, немного приседал, чтобы оказаться со мной лицом к лицу, и, поправляя обвернутый вокруг моей шеи клетчатый шарфик, негромко говорил: Сын, - он почти никогда не называл меня по имени. Только «сын». Или, иногда - «сынок», - Береги маму. Слушайся её. Она хорошая. Тебе очень повезло с мамой. Или: - Сын, больше читай. Скоро тебе в школу, я не хочу, чтобы меня вызывали на собрания. Вот я тут тебе приготовил книжку, - улыбаясь, папа протягивал мне томик с нарисованными на обложке мальчишками. «Приключения Тома Сойера», читал я , «Детгиз», 1978 год. - Всегда ищи ответ в книгах, сынок. Книги научат тебя, как стать честным и сильным, как стать настоящим человеком. Сомневайся в том, что тебе говорят учителя, друзья во дворе, соседи - не сомневайся только в книгах. Потрепав меня по голове, «ну, беги», папа разворачивался и быстро шел в сторону остановки, а снег падал на его серую шинель, припорашивая погоны с майорской звездочкой. Мне хотелось побежать к нему, обхватить его за ноги, и прижаться к нему, и вдохнуть такой знакомый и родной его запах, запах формы и гуталина, папирос и кожи, и закричать в его шинель - «Папа, не уходи! Мне плохо без тебя, папа! Я хочу, чтобы все было как раньше!». И зареветь, пачкая слезами и соплями серую безупречность офицерской шинели, и облегчить свою боль, ощущая на плечах сильные отцовские руки. Но я просто стоял и смотрел, как он уходит, и снежинки таяли в бегущих по моим щекам слезах. Все было обидно и неправильно. В первую неделю декабря мы с папой пошли в кино. Это был очень веселый фильм - «Фантоцци против всех». Я громко смеялся, а когда Фантоцци сел на велосипед без сиденья, смех задушил меня - я держался за живот, из моих глаз текли слезы, и я пропустил следующие три минуты фильма - так мне было смешно. Когда мы вышли на улицу, я все повторял: «Пап, пап, а как он говорит - Я буду есть, а вы будете смотреть! Я буду есть, а вы будете смотреть! Умора, правда?» Папа слегка улыбался и выглядел грустнее, чем обычно. Он был в штатском - мне непривычно было видеть его в черном пальто и шляпе вместо обычных шинели и светло-серой шапки с кокардой. Когда мы шли по парку - на Украине темнеет рано, в шесть часов вечера уже ночь - я вдруг услышал «Э, мужик, стоять, сигарет не будет у тебя?». Поворачиваясь на ходу, я увидел, как в свете фонарей, через медленно падающие снежинки, к нам сзади подбегают двое, нет, трое мужиков. Они были моложе папы - лет по двадцать-тридцать наверное, с длинными волосами и в клешеных джинсах. «Сынок, не оборачивайся, идем быстрее, шпана, не обращай внимания» - тихо произнес папа и ускорил шаг. «Э, ты че, я не понял, я кому сказал стоять» - раздалось уже за самой моей спиной. Папа остановился, повернулся назад, и тихим голосом - я никогда не слышал, чтобы папа разговаривал так тихо - ответил: - Ребята, у меня только папиросы, я могу вам дать одну. Парень, который подходил к нам, ухмыльнулся, засунул руки в карманы джинсов, прохрипел носом и сплюнул папе под ноги желто-зеленую соплю. Она упала в десяти сантиметрах от папиных ботинок и сразу стала покрываться тающими снежинками. - Я те русским языком сказал - стой, хуль ты сразу не остановился, - парня покачивало, и пахло от него, как от сантехника дяди Коли с четвертого. - Не ругаться при ребенке! - от того, что папа резко повысил голос, двое парней, подбежавшие к первому, даже немного отодвинулись. - А ты чё, борзый, что ли? И чё ты мне сделаешь? Табаком из папиросы в глаз попадешь, как с плювалки? - парни загоготали. - Ты, ~ интеллигент ~ в, быро дал сюда кошелек. Или ты так не понимаешь? - парень засунул руку в задний карман брюк. И оставил её там. - ~ давай по-хорошему, а то тебя щас попишем и вы ~ ка твоего. Второй парень быстро подошел ко мне с боку и схватил за шиворот. Папа перехватил его руку и тогда тот, с рукой в кармане, вытащил нож и сунул его папе в лицо. - Стоять сука, кому сказал. - Хорошо. - папа приподнял руки. - Сына отпустите. - и полез рукой во внутренний карман. Папа посмотрел на меня искоса и сделал едва заметный жест глазами - беги, мы так все время делали, когда бегали наперегонки в парке. Но я не мог. Я весь дрожал, мне казалось, что кто-то очень большой и злой взял меня за сердце узловатыми корявыми руками и держит на месте, не давая ступить и шагу. Доставая кошелек, папа уронил его на снег. «Ты чё, поднял, сука!» закричал тот, который с ножом, и папа наклонился, и выпрямляясь, схватил его за руку с ножом, а второй рукой резко ударил куда-то под голову, в шею, и парень квакнул, поперхнувшись , его голова дернулась, ноги повело, и он стал падать назад. Папа повернулся к тому, который держал меня и замахнулся кулаком. Я почувствовал, как державшие меня руки ослабли, и заорал - «Папа! Сзади!», но было поздно, потому что третий из напавших на нас схватил папу руками за шею и стал душить его сзади, заваливая на себя. Папа обхватил его за руки, резко присел, и перебросил через бедро на землю. Я понял, что сейчас все будет очень плохо. Папа не мог разделаться с повисшим на нем парне, а второй в это время достал что-то из кармана куртки, щелкнул кнопкой, и с ножом в руке дернулся к папе. Я прыгнул на него сзади, и обхватил его за ногу, и вцепился зубами в твердый синий коттон джинсов. Мне уже не было страшно - не трогайте моего папу, не трогайте моего папу. Когда он двинул меня по голове рукой с зажатым ножом, я ощутил удар, меня как будто хлестнули по лбу эдектрической плетью, и что-то теплое побежало у меня по лицу. Посмотрев вниз, я увидел, как густые капли крови падают на снег прямо из меня. Мне даже не было больно, только как-то.странно. Как будто мне все снится. Лежа на снегу - кровь текла из моего лба в белое, и впитывалась, текла и впитывалась, я видел, как папа выбивает ударом ноги нож из руки нападавшего, как он обхватывает его руками за шею и резко, с хрустом, поворачивает её по часовой; как он поднимает нож и бьет им в живот второго; как он подходит к третьему и, пока тот не успел заорать, взмахивает рукой с зажатым ножом у того перед лицом, и как сразу за папиной рукой брызгает красная струйка, как летом из поливального шланга, когда он рвется, и дядя Коля-сантехник обматывает место разрыва синей изолентой. Как папа подходит к отползающему с красным следом по снегу верзиле и берет его за волосы, и оттягивает на себя голову, и коротко проводит рукой под горлом, так, как он это делал, когда мы ездили в Ивановку за грибами. Как папа оттирает нож снегом, затем снятым с одного из парней шарфом, как он отбрасывает далеко, в снег, нож, и идет ко мне, и поднимает меня на руки, и говорит, что все будет хорошо, и просто царапина, и доктор обработает йодом и зашьет, и будет совсем не больно - ну, только чуть пощиплет. В больнице папа сказал, что я напоролся лбом на натянутую в лесу проволоку. Врач предложил папе сделать мне наркоз - восемь швов, все-таки. Папа сказал, что его сын выдержит. И я выдержал. Только потом, когда папа на руках нес меня к дому, я заплакал, уткнувшись носом в его плечо. Я плакал, и не мог остановиться, а папа похлопывал меня по спине, и говорил, что ничего, сынок, все будет хорошо, все будет хорошо. Когда мы подошли к дому, он поставил меня на ноги, и слегка присел, чтобы оказаться со мной лицом к лицу: - Сын. Это была шпана. Быдло. Мусор. Не люди. Хуже - когда промолчать. Хуже - спрятать глаза и пройти. Хуже - не заметить и уверять себя через три минуты, что не надо связываться, правильно, что отдал. Всегда наказывай наглость. Всегда карай быдло. Помнишь, по телевизору, дядя Миша Ножкин пел - «Добро должно быть с кулаками». Иногда с ножом, сына.Иногда с ножом. Я смотрел на него, и в горле у меня ходил комок от гордости, от того, что мой папа - настоящий герой, как Зорро, как Виру и Виджай, как Штирлиц. И папа - зачем же ты говоришь мне все это, ведь я тебя люблю, ведь ты поступил как герой, ведь вот так - и надо делать, ведь этому и учат все на свете книжки. Я больше не видел папу. Через два дня он уехал в Монголию, в Чойбалсан. Его перевели давно, он не решался мне сказать об этом. Через два месяца папа умер от пневмонии - он простудился, когда грузовик с солдатами ушел под лед, а он помогал им выбираться -одному, второму, третьему, всем. Мы не приехали на похороны - мама занималась переездом в Свердловск, где я прожил следующие девятнадцать лет. ..... Портрет отца висит на стене рядом с моей кроватью. Улыбаясь, он смотрит на меня лейтенантом из далекого 1969-го. Я прячу взгляд. Мне случалось в жизни - промолчать, пройти. Я не связываюсь. Я бескулачное добро. Когда папа умер, ему было тридцать три, как мне сейчас. Но мне кажется, я уже никогда не стану таким взрослым, таким настоящим, как был он. Часто я просыпаюсь ночью, мокрый от слез и пота, и выныриваю из сна, где я закричал-таки - «Папа, не уходи!», и догнал его, и он поднял меня на руки, и засмеялся, и глаза сощурились добрыми морщинками: - Ну что ты, сынок. Конечно, не уйду
Leyu: Была весна. Да, я хорошо помню. Это была весна.... Солнце клонилось к горизонту, стояла теплая погода. Он просто гулял. И увидел ее. Она была ослепительно хороша и он просто не смог пройти мимо. Золотисто серая шерсть, гордо поднятая голова с пушистыми треугольникаму ушей, слегка раскосые серые - правда-правда - глаза. Он любил животных, умел найти подход к любому... И она не стала исключением. Очень скоро она стала приходить к нему сама, ложиться у ног и ждать, когда же эта сильная рука опустится на пушистый загривок. Она была нерешительна и пуглива, совсем молода, боялась сама напроситься на ласку и порой так и лежала пушистым клубочком на его крыльце, не решаясь поскрестись в запертую дверь. Он с трудом, долго и упорно отогревал ее заиндевевшее сердечко, учил верить и доверять, смотреть на мир спокойно и со смехом. С каждым днем они привязывались друг к другу все крепче... Человек и волк. Знал ли он, что она волчица? Наверно, догадывался. А потом исчезли последние сомнения - он увидел ее играющую на опушке леса с двумя волками... Но она радостно подбежала на зов, ткнулась мордой, лизнула руку и унеслась прочь.. Чтобы вернуться. Она возвращалась. Всегда. Раз за разом. Порой с содранными в кровь от бега лапами. Он скучал, ждал каждый вечер на крыльце, слушал тишину - и иногда до него доносился отголосок ее печального воя. С каждым разом ее отлучки были все длительнее.. Иногда, когда она привычно лежала у его ног, издалека доносился тревожный вой, она вскидывала голову и тихо скулила, тянулась мордой к окну. С каждым разом она была все беспокойнее и ласковее, все чаще взрагивала и прислушивалась... С каждым разом его глаза становились все печальней, а лицо все суровей. И вот настал день, когда он не открыл ей дверь. Вышел сам на настойчивый скреб и скул, обнял ее порывисто за мохнатую шею и сказал: "Иди, ты свободна". Она непонимающе заскулила, заелозила низко опущенным хвостом, виновато и потеряно.... Но он только криво улыбнулся и ушел в дом, закрыв за собой двери... Вечером он обнаружил ее спящей на крыльце. Ругнувшись, он толкнул ее носком ботинка, разбудил и, взяв за шкирку, не обращая внимания на рычание и визг, выволок за ограду. Повернулся и не оглядываясь ушел в дом. Ночью разыгралась метель.. Ветер выл в трубе и с ним вместе выла она. Протяжно, тоскливо.... Он плакал, до боли сжимая в руке дымящуюся трубку, глотал слезы вместе с дымом и смотрел не отрываясь на огонь. Ближе к утру вой утих вместе с ветром и он обессиленно задремал и ему снилось, как по заснеженному полю несется уже не его волчица, свободная и дикая, с шикарной пушистой гривой, которую никогда не приминал ошейник, несется сквозь клубы искрящегося на солнце снега, несется к лесу, на окраине которого стоит развернув плечи огромный серый волк. ..... Наутро он нашел ее у своих дверей. Золотисто-серую шерсть припорошило снегом, замело с одной стороны, она заботливо прикрывала нос пушистым опахалом хвоста, свернувшись в тугой клубок. Он опустился на колени и коснулся дрожащей рукой пушистых треугольников ушей. Ее веки не дрогнули. Она была неподвижна, холодна и прекрасна. Замерзшая насмерть ЕГО волчица. Отныне и навсегда.
Отшельник: Небольшие пояснения по поводу комментариев. Обращено в первую очередь к гоблину который высказал в прицепе не плохую идею но немного не качественную по исполнению! Комментарии в этом посту приветствуются только по теме этого поста и и по теме выложенных в нём материалов (ну а как иначе узнавать прочитал ли ктонибудь, стоит ли развивать эту тему пора ли выкладывать что то новое, и вообще нужно ли это комунибудь). Остальные не имеющие отношения приписки будут зверски удалятся... Уж не обижайтесь но тема своеобразная и подход к её содержанию соответствующий! З.Ы. Так же есть одна просьба. В первую очередь к Leyu - я уже осознал что ты можешь найти очень большое количества материала на многие темы...Это хорошо. Прозьба состоит в том чтобы ты не торопилась выкладывать всё сразу (нельзя шакировать народ большим количеством такого рода информации... имеет смысл производить внедрение постепенно).. Тоесть ты всёравно выкладывай то что хочешь и то что есть но с некой разницей во времени... Обрати плиз внимание что это всего лишь прозьба... Если ты и так всё это понимаешь то не обижайся что я обратился в первую очередь к тебе. это не ради того чтоб акцентировать внимание на каких то плохих сторонах... Вообщем я надеюсь ты правильно поймешь это заявление Остальных это тоже касается - господа пожалуй сто не всё сразу... Я конечно не буду утолять выложенные подарят много рассказов но боюсь эффект может быть не тот...
Отшельник: Leyu Огромное спасибо тебе за этот рассказ!!! Не могу передать всё что поднялось пока я его читал не могу описать как я благодарен..... Просто спасибо..!!!!!
RGoblin: не помню, постил ли здесь уже, но пусть лежит и тут. Агония... Ночь. Звездное небо. Или нет? Иллюзия? Морок, порожденный чьим-то воспаленным сознанием? Может быть даже моим... Почти каждую ночь она возвращается, приходит чтобы нанести еще один очередной надрз на сердце. Предстает перед глазами как призрачный Летучий Голландец, что несет весть гибели обреченному кораблю... Ее спрашиваешь: "За что ти все это со мной сделала?", а она не отвечает. только улыбается, делает шаг назад и начинает кружиться в диком и безумном танце... Потом темнота... В голову начинает просачиваться тихий и непонятный звук на грани слышимости. Как будто кто-то настроил радиоприемник на "белый шум" и медленно увеличивает громкость. Через несколько минут шум уже настолько громкий, что он отдается болью в каждой клетке организма, что начинаешь чувствовать, как опора под ногами начинает трястись. Опора разрушается. Падение. "Разряд!!" Боль пробивает грудь сильным ударом тока. Картины прекрасного, счастливого прошлого начинают проноситься в затуманенном сознании. Словно вся жизнь проходит перед смертью. А может это и была жизнь? Вечное лето в душе, когда знаешь, что Она ждет тебя. Улыбки, поцелуи, объятия, признания... Что еще нужно для счастья? Искренне, как ребенок, веришь в то, что это никогда не кончится... Если где-то что-то и проискодит, то это без разницы, ибо есть Она. Единственная. Для которой держишь все небо на плечах... Картины и образы из прошлого ускоряют свой бег до предела, сливаясь в истинный хаос счастья. Внезано все останавливается. Поднимаешь взгляд вверх. Что-то попадает в глаз. Пытаешься протереть его. потом оглядываешься вокруг и видишь хлопья опускающиеся на окружающую реальность. Но это не снег. Нет. Это серый пепел. Его падает все больше и больше. Его насыпалось уже по щиколотку. Откуда-то подул холодный ветер. Началась пепельная метель. От нее не укрыться. Пепел проникает од одежду, набивается в рот, скрипит на зубах... И этот горький вкус... От него невозможно избавиться.Расставание всегда такое, особенно когда еще жива любовь к ней... Тьма. "Разряд!" Вспоминаешь последние дни перед финалом, когда она возвращается домой счастливая... Только холод в глазах оказывет, что счастье это не связано с домом. И наконец задаешь вопрос: "Ты меня любишь?"... Тьма. Крик: "Адреналин! Пять кубиков!" В голове ударом огромного кузнечного молота раздаются слова страшного приговора: "Я люблю ругого, а ты был иллюзией. Ты был ошибкой." Точка. Потеря ощущения пространства. Приходит память нескольких дней, прошедших в каком-то бреду. Знаешь, что все уже кончено, мечешься из угла в угол словно дикий зверь по тесной клетке. Последний вечер. Последние минуты. Последние объятия. Говоришь: "Ну вот и все..." Берешь в руку сумку, выходишь за порог и начинаешь осторожно спускаться по лестнице. Еще не до конца осознаешь, что больше ниогда здесь не появишься... Она стоит и смотрит вслед... Останавливаешься. Смотришь на нее. Произносишь: "Прощай. Я люблю тебя..." Разворачиваешься и уходишь уже навсегда... На улице падает крупный мягкий снег, под ветром закручиваясь в хороводы снежинок. Вспышка. Понимаешь, что это воспоминания, которые постоянно возвращаются. Воспоминания, которые убивают. Которые раз за разом сжимают грудь раскаленным обручем. Тьма. Разряд опять пробивает остивающий камень, что когда-то назывался сердцем. Тьма. Чей-то уставший голос говорит: "Пульса нет. Мы сделали все что могли... Его уже не вернуть." Вспышка. В пустоте загорается одинокий фонарь. Идешь на свет сквозь темноту, осторожно ступая по узкому звездному серпантину. Далекий фонарь становится огненным кругом. За спиной начинают сверкать огромные молнии, пронизывающие пустоту от края до края. От огня исходит тепло. Протягиваешь к нему руку, но он не обжигает. Проскаивает последняя мысль: "Покой и свобода." Делаешь последний шаг в Огонь........ основано на реальных событиях, чувствах, ощущениях. (с) RGoblin, 10.02.06
Leyu: RGoblin второй раз читаю и второй раз потрясена...
Отшельник: На этот раз я буду краток... Но не смотря на краткость мне всеравно очень нравится этот мини рассказик... Жил-был на свете дождик. Пока он был теплый и маленький, все его любили: люди, деревья, цветы, животные. Они подставляли лица, и руки, и листья, чтобы поприветствовать его. Но вот однажды, как и положено, дождик стал дождем, а потом ливнем. И все от него отвернулись! Все убегали и прятались, и никто больше не хотел с ним дружить. Тогда он громко заплакал, и появилась гроза. Дождь увидел, что все еще больше испугались этой грозы и его громкого рева, который они называли гром. И вдруг его осенило: если вот так плакать и кричать, все от него убегают, но если стараться быть теплым, мягким и солнечным, все опять будут любить! С этого дня он решил как можно чаще смеяться золотыми лучами и рассыпаться веселыми каплями. Он очень старается понравиться людям, но иногда все-таки плачет… Впрочем, как и все мы.
Отшельник: Так ну вот ещё одно произведение. Золотые искры утреннего света опустились на выпавший ночью первый снег и он засветился и засверкал мириадами маленьких вспышек, ослепляя все вокруг себя. Каждая снежинка была по-своему необыкновенна и прекрасна, издавала свой особенный чудный свет, завораживающий и притягивающий. Но недолго лежать этому великолепию. Через несколько часов проснувшийся город растопчет его в слякоть миллионами ног и автомобильных шин, размажет бурой грязью по тротуарам и площадям. *** Трошка был обыкновенным бомжем, бродягой, каких много на улицах Москвы. Каждое утро выбирался он из подвала или сарая где бог сподобил его переночевать и шел просить подаяние или собирать бутылки на улице, таща за собой свой нехитрый скарб. Вместе с ним всегда можно было видеть Кузю – желто-серую собаку непонятной породы. Трошка нашел Кузю несколько лет назад, когда, спасаясь от холода, забрел в подъезд жилого дома. Бродяга залез под лестницу и заснул там, завернувшись в одеяло, а наутро заметил, что рядом с ним примостился щенок, который сопел, свернувшись калачиком у него на груди. «Эх ты, дурилка! Ну что ж, если уж сам пришел, видно придется теперь вместе нам с тобой горевать», - подумал Трошка и взял собаку с собой. Когда он поднял Кузю на руки, вдруг заметил, что к его шее привязан какой-то маленький брелок. «Гляди-ка медаль! А собака-то породистая! Может быть даже какой-нибудь редкой породы!» - бродяга разменял седьмой десяток и глаза у него были уже давно не те, он не смог разглядеть что было написано на ярлычке, и поэтому просто завернул его в платок и бережно положил в карман. С тех пор Кузя повсюду сопровождал его. Он оказался неприхотливым и быстро привык к бродячей жизни. Трошка научил его разным командам и пес даже помогал бродяге собирать бутылки. Правда, часто он плутовал – вместо стеклянных из-под пива приносил пластиковые из-под газировки, которые не стоили ровным счетом ничего. Трошка никогда не бил своего любимца, но что-то такое ему говорил, что собака поджимала хвост и удирала на поиски «правильной» бутылки. - Ну прямо бомж настоящий ни дать ни взять. Вы только гляньте как он бережно с тарой обращается, - шутили Трошкины друзья, такие же бездомные, как и он сам. На это Трошка обижался: «Ну какой же он бомж! Он породистый! У него и медаль есть, если хотите знать! Мы с ним еще на выставках первые места будем брать!» И если спорщики не утихали, Трошка доставал из кармана свой носовой платок и медленно для эффекта разворачивал его, демонстрируя публике собачью «медаль». Однажды Кузя вечером не вернулся. И появился только на следующий день. Обрадовавшийся Трошка кинулся к своему любимцу, но заметил, что с собакой что-то не так. Пёс понуро ковылял, заваливаясь налево. Трошка бросился к нему и ужаснулся: весь бок у пса был обварен – шерсть на нем почти полностью вылезла и торчала из покрасневшего мяса только редкими клочками. «Господи, да кто же так тебя?» - закричал-засуетился Трошка, - «Что же это такое? Да как может это случиться?» Он подбежал к собаке и взял ее на руки. Видно Кузе было очень больно, потому что он заскулил. Но при этом не зарычал, а тихо лизнул хозяина в лицо, то ли утешая, то ли подбадривая его. «Товарищ милиционер! А где здесь больница для зверей?» - кинулся Трошка к постовому. Тот пробормотал что-то сквозь зубы и уставился в землю, словно не замечая стоящего перед ним человека. «Ну где же?»-настаивал бродяга. Не дождавшись ответа, он обратился к первому попавшемуся прохожему, затем к другому. Наконец ему показали. Трошка влетел в приёмную ветеринарной клиники, держа пса на руках. Люди, видя его, в грязных оборванных лохмотьях, в дырявых, давно сношенных ботинках и не раз штопаных штанах с выпуклыми коленками, держащего на руках изувеченную собаку, отшатывались в стороны, становились у стен, чтобы случайно не запачкаться, не замараться о него, а он никого не замечая, ворвался в кабинет хирурга. - Вот, смотрите, что с собакой! -Да не суетитесь, гражданин, не суетитесь! Что случилось? – врач поднял глаза от бумаги.– Господи, да как вас…да как тебя вообще сюда пустили? Кто такой? – захрипел он вдруг. -Погодите! Ну подождите же! Ну доктор! – начал униженно причитать Трошка. – Да это же не простая собака! Она не моя! -А чья же? - Ну я ее нашел в подъезде. Но она породистая, - начал он быстро уверять врача. – Вот такая породистая! Медаль у нее есть! Сейчас сами увидите! Секунду! Трошка достал из кармана медаль и показал ветеринару: «Вот! Смотрите!» Доктор несколько секунд изучал ее, затем внимательно посмотрел на Трошку и вдруг смягчился. «Ну ладно, сейчас я вашу собаку перевяжу. Спасем вашего медалиста». Он смазал Кузин бок каким-то лекарством, а потом перемотал бинтом. «Только больше сюда ни ногой! Ясно?» Трошка кивнул. Прошло несколько месяцев, а Кузя все никак не выздоравливал. Трошка отказывал себе во всем, но носил собаке лучшее из того, что мог достать. - Леночка, дай беляшик? – упрашивал он знакомую ларечницу. – У меня ведь собака больная, ей мясо нужно. Ну ради Кузи, а? Ну что тебе стоит? - Эх, нахлебник старый, небось сам ты беляши эти и уплетаешь, - говорила она, но все же не отказывала. - Спасибо! Бог тебя не забудет! Вот увидишь, поправится пес, какие мы призы возьмем! На международных выставках побеждать будем! - Эх не трепался бы ты лучше… Какие там призы!- устало махала рукой женщина. - Верно-верно! Возьмем! Доктор как медаль Кузькину увидел, так и сказал: буду породу спасать. И денег за лечение не взял! С наступлением холодов Кузе стало только хуже. У него отказала задняя лапа и теперь он ходил спотыкаясь и прихрамывая. Но Трошка уже не мог показать его ветеринару. Он и сам заболел. Его постоянно мучил сухой кашель, от которого не спасало даже самое лучшее одеяло, которое бродяга сшил когда-то из нескольких матрацев. Наверное, он мог бы пойти в приют для бездомных, но с собаками туда не пускали, а он боялся, что Кузя без него пропадет. Поэтому жил он где попало, чаще всего – под железнодорожной платформой. Той самой ночью, когда выпал первый снег, Трошке стало совсем плохо. Он вдруг резко дернулся во сне и рефлекторно изо всех сил прижал к себе собаку. Кузя взвизгнул от боли и отскочил в сторону. Но поняв, что хозяину плохо, вернулся к нему, обнюхал и стал лизать ему лицо. Трошка не двигался, он уже еле-еле дышал. Кузя принялся бегать вокруг хозяина и отчаянно лаять. Случилось это в два часа ночи, на улице было безлюдно, но он все же наскочил на двух молодых ребят, в сильном подпитии возвращавшихся домой. Они попытались отогнать странного пса в грязных бинтах, покрытых засохшей кровью. Но он не отставал, а словно звал их куда-то. Внезапно пёс скрылся в темноте и вернулся, держа в зубах бутылку. Настоящую "чебурашку", за которую в любом пункте приема стеклотары дают не меньше пяти рублей. Он стоял перед ними, виляя хвостом и неестественно подпрыгивая на одной задней лапе. - Так он фокусы умеет показывать! – засмеялись прохожие. – Але-Ап! Ну! Апорт! Фас! Тьфу ты. Видя, что пёс не слушается, ребята махнули на него рукой и пошли дальше. А Кузя вернулся к своему хозяину. Наутро их нашли вместе – человека и собаку. «Черт, опять эти бомжовские жмурики, да еще и псина дохлая, - бормотал санитар, поднимая труп. – И когда же этих бичей поселят, наконец, на необитаемом острове, чтобы они нормальным людям жить не мешали?» Из руки трупа вдруг выпало что-то блестящее. - Что это? – спросила стоящая рядом медсестра. Санитар повертел металлическую пластинку в руке: - Да это брелок такой от джинсов. Видишь вот тут мелкими буквами написано: «Левайс, США». -Он пригляделся: Только это не Левайс и не США на самом деле. Они таких не делают. Фальшивка. Этого добра у вьетнамцев на рынке полно. Он безразлично выкинул пластинку и машина уехала. Когда поднялось солнце и первый чистый снег заблестел ему навстречу, маленькая металлическая табличка засветилась еще одним огоньком на белоснежном одеяле, внося свою лепту в красочность нового дня. Она сверкала яркими неподдельными лучами и свет этот уходил далеко в небо, пропадая в облаках.
Отшельник: Стасик вращал карандаш долго. Резинка натягивалась, скручиваясь в штопор, а затем появился и первый барашек. Руки устали. Сосед по парте, вредный толстяк Женя Попов, искоса наблюдал за приготовлениями. Если сейчас зачешется нос, подумал Стасик, я никак не смогу его почесать. В тот же миг нос действительно жутко зачесался. Но приходилось терпеть и крутить карандаш, придерживая свободной рукой линейку. Нос чесался нестерпимо. "А вот Майор Богдамир бы вытерпел!" - думал Стасик, сжимая зубы. Когда Ольга Дмитриевна перешла к разбору третьей задачи, резинка уже целиком покрылась барашками и катапульта была готова. - Подержи линейку минуточку. - шепнул Стасик. - Чтоб вместе с тобой выгнали? - Женя отвернулся. - На перемене в лобешник получишь. - пригрозил Стасик. Женя Попов ничего не ответил. Пришлось прибегнуть к шантажу. - Скажу Ольге Дмитриевне что ты копался в ее столе... - Я не копался! - возмутился Женя Попов. - А я скажу, что копался. - Так нечестно! - Зато интересно. На Женю Попова было жалко смотреть. Но все-таки он еще колебался. Тогда Стасик набрал в легкие воздуха и поднял подбородок, словно собираясь привстать за партой и сделать громкое заявление. Это подействовало. - Где подержать? - торопливо прошептал Женя. Стасик кивнул на свободный конец линейки. Женя воровато оглянулся на Ольгу Дмитриевну, заливающуюся соловьем у доски, отодвинул перо с планшетом и прижал линейку локтем. Теперь можно было отпустить пальцы и почесать нос. Стасик нагнулся под парту и вытащил из ранца хомку. Словно чувствуя неладное, хомка тревожно водил пушистым носиком и шевелил всеми своими лапами. Стасик аккуратно посадил его в бумажную корзинку катапульты. Хомка не сопротивлялся. - Руженко, ты чем занят? - недовольно гаркнула Ольга Дмитриевна, всматриваясь в дальний угол класса. - Записываю. - торопливо сказал Стасик. - Что ты там записываешь? - проскрипела Ольга Дмитриевна самым противным тоном, каким только умела. - Ты решил уравнение? - Решаю... - Выходи и решай на доске! Стасик посмотрел на Женю, виновато пожал плечами и отправился к доске. Женя остался за партой, не в силах пошевельнуться. Локоть его держал взведенную катапульту. В глазах застыло страдание. На экранной доске красовались развалины уравнения. Стасик взял из рук учительницы еще теплый магнитный маркер и остановился в нерешительности. - Где у нас переменная? - проскрипела Ольга Дмитриевна. Стасик нерешительно ткнул маркером в нижнюю строчку. - Руженко, я тебя оставлю на второй год! Покажи мне числитель? Стасик замялся, указал на верхнюю часть строки, но по брезгливому лицу Ольги Дмитриевны понял, что снова не угадал. - Кто поможет? - проскрипела Ольга Дмитриевна, оглядывая притихший класс. - Сосед поможет. Попов? - Числитель справа! - испуганно сказал Женя Попов. - Для ответа положено вставать! - Извините. - пробормотал Женя, но не встал. - Числитель справа, икс минус тридцать два... - А ну встань когда разговариваешь с педагогом!!! - рассвирепела Ольга Дмитриевна. Все обернулись на Женю и наступила тишина. Женя вздохнул и медленно, обреченно поднялся. Освободившаяся линейка со свистом распрямилась и завибрировала с дробным стуком. Хомка взмыл под потолок, перелетел через весь класс, с размаху хлопнулся в тяжелую штору и повис на ней под самым потолком, испуганно уцепившись всеми шестью лапками. Примерно так и планировал Стасик, но не в такой же момент... В солнечных лучах вокруг шторы закружились пылинки. Хомка глянул вниз и заверещал. Под ним на шторе расползалось мокрое пятнышко - видимо от страха. Класс взорвался хохотом. Ольге Дмитриевне пришлось трижды стукнуть указкой, прежде чем наступила тишина. - Попов, забирай своего хомку, собирай вещи и вон за дверь! - рявкнула она. Повисла напряженная пауза. Стасик потупился. Ему вдруг представился Майор Богдамир - суровый и нахмуренный. Одна могучая ладонь была картинно заведена за спину, другая крепко сжимала рифленую рукоять атомного нагана, висящего на поясе. Воротник скафандра был небрежно распахнут, обнажив могучую жилистую шею. Глаза-лазеры сверлили курточку Стасика, пуговицы плавились и капали на линолеум. "Я Майор Богдамир, часовой Галактики! - прохрипел Майор Богдамир, - А ты трус и мерзавец! Ты хуже злодея Пакстера!" Видение исчезло. Стасику было очень стыдно. Он вздохнул и поднял голову. - Ольга Дмитриевна, это сделал я! Это мой хомка. - Значит оба вон за дверь! - с той же интонацией рявкнула Ольга Дмитриевна. - Руженко - завтра с родителями. А со следующего урока я тебя пересажу. Ты будешь сидеть... - она оглядела класс, - Будешь сидеть с Перепелых! - С девчонкой я сидеть не буду. - твердо заявил Стасик. Анна-Мария Перепелых фыркнула, гневно качнув челкой. Всем своим видом она показывала как ей отвратительна мысль сидеть за партой с Руженко. - Руженко, ты еще здесь?! - Ольга Дмитриевна смерила его взглядом, словно только сейчас заметив. - Собрал вещи и вон из класса! * * * Стасик отодвинул свой стул как можно дальше, сел вполоборота и первую половину урока демонстративно глядел в другую сторону. Анна-Мария тоже его не замечала. Но делать было нечего. Поэтому Стасик все-таки сел ровно, взял линейку и положил ее поперек парты. - Это граница. - сказал он. - Здесь моя территория. Там - твоя. - И подавись. - Анна-Мария копошилась в небольшой коробочке и не обращала на Стасика никакого внимания. - Граница охраняется! - предупредил Стасик. - Зайдешь на мою территорию - щелбан! - Чего ко мне пристал, влюбился что ли? - шикнула сквозь зубы Анна-Мария. - Сама ты дура! - возмутился Стасик и снова надолго отвернулся. Но вскоре ему наскучило сидеть без дела. Он искоса глянул на Анну-Марию и немного подвинул линейку в ее сторону. Та ничего не заметила - она копалась в коробочке. Стасик еще чуть-чуть подвинул линейку в глубь вражеской территории и снова выжидательно глянул на Анну-Марию. Только сейчас Стасик заметил чем она занимается. Анна-Мария сосредоточенно разглядывала хомку внутри клетки-коробочки. Хомка был красивый - белое пузо, голубая шерстка, четыре лапки и два белых крыла, покрытых тонкими перышками. - Он у тебя летает? - удивился Стасик. Анна-Мария ничего не ответила. Она чесала мизинцем хомку между крыльями, а на глазах ее были слезы. Хомка вяло шевелил лапками и все норовил свернуться клубком, уткнувшись носом в пузо. - Куклится. - убежденно констатировал Стасик. - Вон сонный какой! - Ему всего два месяца! - всхлипнула Анна-Мария. - Иногда они куклятся раньше. - сообщил Стасик с видом знатока. Анна-Мария тихо вздохнула, закрыла коробочку и уронила голову на руки. - Куклится! Куклится! Куклится! - поехидничал Стасик. - Дашь скушать? Или сама съешь? Анна-Мария тихо подергивалась и Стасик понял что она плачет. - Ну ладно, ладно тебе... - сказал он примирительно. - Подумаешь, хомка. Еще сделаешь. Анна-Мария подняла голову. Сквозь челку смотрели заплаканные глаза. - Больше такого никогда не получится! - всхлипнула она. - Я код не сохранила! Настал миг триумфа. Стасик гордо выпрямился, прищурился и произнес, стараясь подражать Майору Богдамиру: - Не бойся, ты со мной! Я подберу тебе код! - Как? - глаза посмотрели из-под челки с надеждой. - Запросто. - кивнул Стасик. - Увидишь. - Как? - Возьму у хомки капельку слюны и запихну в инкубатор. В слюне плавают клетки этого... эпителия. В каждой клетке - код. - Так не получится! - Это на твоем не получится. А на моем получится! - У меня инкубатор седьмого поколения! - обиделась Анна-Мария. - Мне папа привез из Кореи! - Вот потому и не получится. - усмехнулся Стасик. - Руженко! - рявкнула Ольга Дмитриевна. - Ты и здесь отвлекаешься? Перепелых, прекрати с ним разговаривать! Воркуют как два голубя на скамейке! Класс захихикал. - Жених и невеста! - раздалось с дальнего ряда. Раздался новый взрыв хохота. - Сейчас детей нарожают! Снова грохнул хохот. Стасик почувствовал как багровеют уши. Он был готов провалиться сквозь землю. - Попов, закрой свой поганый рот! - Ольга Дмитриевна яростно постучала указкой. - Я никого здесь не держу! Кому не интересно - могут выйти из класса. К директору! Снова воцарилась тишина. И в тишине прищуренный взгляд Ольги Дмитриевны еще долго ползал по классу - как лазерный прицел на атомном нагане Майора Богдамира. Убедившись что дисциплина восстановлена, Ольга Дмитриевна повернулась к доске и заскрипела магнитным маркером. "Ты правда сможешь сделать такого же хомку?" - написала Анна-Мария на своем планшете и подвинула его Стасику. Тот гордо выпрямился и написал: "Все могу!!!" "А можешь сделать чтобы он не куклился через три месяца?" "Могу!!!" "Как??? Научи!!!" "Потом!!! Она на нас смотрит!!!" - Перепелых и Руженко! Что вы там планшетами меняетесь? - загрохотало у доски. - Руженко, встань и повтори о чем я сейчас рассказывала? * * * Из школы они вышли вместе. Стасик бегал вокруг Анны-Марии и пинал пластиковую бутылку от минералки. - Я космический нинзя Майор Богдамир! - кричал он. - Бдыщ! Бдыщ! Бдыщ! - Прекрати скакать. - морщилась Анна-Мария. - Ты правда можешь сделать бессмертного хомку? - Я владыка добра Майор Богдамир! - кивнул Стасик. - Я всегда там, где меня кликают о помощи! Пара пустяков! Скачиваешь из сети пиратскую прошивку для инкубатора - и делов! - А где скачиваешь? - А места надо знать! - И для моего инкубатора тоже есть? - Это надо разбира-а-аться... - важно произнес Стасик с интонациями отца. - Поможешь? Стасик пожал плечами, размахнулся и пнул бутылку далеко вперед по дорожке. - Я Майор Богдамир, дистрибьютер добра. - повторил он. - Я всегда там где меня кликают о помощи! - Мне не нравится сериал про Богдамира. - поморщилась Анна-Мария. - Мне нравится про фею Элизабет. - Фея Элизабет дура и поет нудные песни! - тут же заявил Стасик. - Сам дурак. - огрызнулась Анна-Мария. Они пошли молча и дошли до самых гаражей. Вдруг из щели наперерез выскочил Женя Попов со своими друзьями - веснушчатым Белкиным и рослым второгодником Кузей. Стасик и Анна-Мария остановились. - Тю! - сказал Кузя с деланным удивлением. - Жених и невеста! - Сам жених и невеста! - обиделась Анна-Мария. - Уже поболтать нельзя! - Тише, пацаны, они сейчас поцелуются! - предположил Женя. - И детей нарожают! - захохотал Белкин, дурашливо помахивая ранцем. - Попов, а в лобешник? - грозно спросил Стасик, обращаясь только к Жене. - Рискни. - ухмыльнулся Попов, но на всякий случай оглянулся на Кузю и Белкина. Кузя и Белкин вразвалочку подошли ближе и обступили парочку с обеих сторон. - Бежим быстрей! - Анна-Мария дернула Стасика за рукав, но тот медленно покачал головой. - Майор Богдамир не умеет отступать! - сказал он гордо. - Иди домой, Перепелых. - мотнул головой Женя. - У нас к Руженко разговор. Охамел, Руженко? Он размахнулся и ткнул Стасика в плечо. Стасик отлетел на метр и упал на одну коленку. Женя подошел ближе. За ним подтянулись Кузя и Белкин. - Ну что, Руженко, кому ты здесь в лобешник дать собирался? Стасик медленно поднялся, вынимая руку из-за пазухи. Из сжатого кулака торчала мордочка хомки. Стасик слегка сжал кулак и хомка заверещал, обнажая два острых зуба. - А ну стоять!!! - неожиданно рявкнул Стасик. - Подойти сюда!!! Женя Попов вздрогнул. - Пацаны, он нас своим хомкой пугает! - захохотал Белкин, но под суровым взглядом Стасика умолк. - А ну подойди! - зашипел Стасик, надвигаясь на Женю и размахивая сжатым кулаком. - У моего хомки зубы от болотной гадюки! Три часа кровавого поноса, судороги и смерть! Ноги Жени чуть подогнулись, он остолбенело раскрыл рот и как завороженный следил глазами за раскачивающимся кулаком, из которого торчали два белых зуба. Ему даже казалось, что с них во все стороны капает яд. Быстрее всех среагировал Белкин. - Пацаны, тикай! - сдавленно крикнул он и первым бросился в щель между гаражами. Следом за ним бросился Кузя. Женя наконец пришел в себя, развернулся, вытянул вперед руки и с жалобным воем бросился за друзьями. Стасик мстительно посмотрел им вслед, разжал кулак и подул на хомку, разглаживая шерстку. Бережно сунул его за пазуху, и только тогда оглянулся на Анну-Марию. В ее глазах светилось неподдельное восхищение. - Я Майор Богдамир, часовой галактики. - напомнил Стасик, почесывая ушибленную коленку. - Бдыщ! Бдыщ! Бдыщ! И они пошли дальше. - А ты его не боишься носить в кармане?- наконец произнесла Анна-Мария. - В смысле? - Ну, он тебя не укусит? Ядовитыми зубами? - У него обычные, крысиные. Это я наврал... - нехотя объяснил Стасик и, видя недоуменный взгляд Анны-Марии, пояснил. - Я прошлому хомке по правде хотел от гадюки сделать! Даже скачал из сети генокод. Потом думаю - что я, больной? * * * Инкубатор седьмого поколения поражал великолепием - черная полусфера, напоминающая перевернутый котелок, блестела новеньким пластиком. По переднему краю тянулась вереница кнопок, а над ними располагался даже экранчик для непонятных цифр. - Обалдеть! - сказал Стасик, подходя к компьютерному столику и восхищенно прикасаясь пальцем к черной полусфере. - Седьмого поколения. - напомнила Анна-Мария и махнула рукой в сторону детской. - Пойдем, покажу своих хомок? У меня их двадцать три! И с крыльями, и с жабрами, и с рожками, и... - Инструкция есть? - перебил Стасик, не сводя глаз с инкубатора. - Есть. - Анна-Мария привстала на цыпочках, развернулась и начала копаться в шкафу. - И на английском и на русском... - Совсем новый... - восхищенно вздохнул Стасик и подковырнул ногтем целлофановый квадратик пленки, закрывающей экранчик. - Ай! Что ты делаешь?! - взвизгнула Анна-Мария. - Приклей на место! - Уже не приклеится. Ты его что, продавать собралась? - Дурак! - взвизгнула Анна-Мария. - Испортил! - Мой инкубатор вообще без экранчика и без кнопок. И ничего, пашет! - Ты испортил! - топнула ногой Анна-Мария. - Не испортил, а подготовил к серьезной работе. - строго сказал Стасик и протянул ей квадратик пленки. - Спрячь, если так надо. Анна-Мария долго разглядывала пленочный квадратик, а затем бережно засунула в карман кофты. Стасик тем временем сосредоточенно листал инструкцию. - Ну не знаю что тут за седьмое поколение. - проворчал он наконец. - По-моему, ничем от моего не отличается... - Отличается! - топнула ногой Анна-Мария. - Отличается, отличается! - И чем отличается? - Всем отличается! - Ты ж мой не видала? - Все равно отличается! У моего кнопок больше! - На фиг они нужны? Температуру инкубации руками регулировать? Так ее надо из компа выставить один раз и забыть! - У моего объем камеры два килограмма! - И подумаешь! - сказал Стасик огорченно. - А смысл? Страусиные яйца закладывать будешь? - И буду! - сказала Анна-Мария. - Ну и на здоровье. - сказал Стасик примирительно. - Давай в сеть залезем, поищем к нему прошивку! - Папа не разрешает включать комп. - Чего-о-о? - удивился Стасик. - Это разве не твой комп? - Не мой. Папин. - Комп папин, а приставка в нему - твоя? - Инкубатор тоже папин... - потупилась Анна-Мария. - В лобешник такому папе. - сказал Стасик. - Не смей так говорить! - обиделась Анна-Мария. - Мой папа хороший! - На большой мешок похожий! - Не смей так говорить! - Анна-Мария гневно топнула ножкой. - Папа сказал, когда мне будет десять лет, он мне разрешит пользоваться компом. - Десять лет? - изумился Стасик. - Это ж ты совсем старухой будешь! - Не буду, не буду! - топнула Анна-Мария. Стасик задумчиво цыкнул зубом. - Ну и как хочешь. Я пошел. - буркнул он и поднялся, с тоской поглядывая на аппарат. - Моделируй своих хомок со своим папочкой... - Подожди! - схватила его за рукав Анна-Мария. - Давай просто подождем папу? - И вместе с папой будем качать пиратские прошивки? - А они пиратские?! - в глазах Анны-Марии мелькнуло страшное разочарование. - Нет знаешь, школьные! Стасик высунул язык и скорчил такую рожу, что Анна-Мария поняла: прошивки не просто пиратские, а самые настоящие бандитские, за которые взрослых людей сажают в тюрьму или в монастырь, а потом рассказывают об этом в вечерних новостях. Она беспомощно посмотрела на инкубатор, затем на Стасика, затем снова на инкубатор. - А тебе точно нет десяти лет? - спросила она с надеждой. - Я тебе не Кузя! - обиделся Стасик. - Я обещала папе не включать без него комп... - опустила глаза Анна-Мария и всхлипнула, но тут ее озарило и она снова ухватила Стасика за рукав. - Слушай! Мне восемь и тебе восемь, значит нам вдвоем - шестнадцать, да? * * * Стасик уткнулся в экран, отключился от действительности и перестал замечать Анну-Марию. От нечего делать она ходила по комнате, носила туда-сюда своих хомок, иногда задавала Стасику вопросы, но ответы получала невразумительные и это ее злило. - Можешь ты ответить как человек?! - крикнула она наконец и топнула ножкой. - Что? - Стасик оторвался от экрана. - Я спрашиваю - почему хомки живут только три месяца? - У них такая генетическая программа... - пробормотал Стасик не поворачиваясь, он сосредоточенно нажимал на кнопки. - У людей восемьдесят лет... у кошек пятнадцать... у хомок три месяца... - А почему? - Чтоб не надоедали. Чтоб заводить новых. Это ж детская игрушка. - Но они живые! - Живая детская игрушка. - Стасик пожал плечами. - Конструктор. - А зачем они превращаются в шоколадный батончик когда куклятся? - Метаморфоза у них такая. На пиратской прошивке можно отключить, если хочешь. Будет вонючий трупик. - Но почему в батончик-то? - Чтоб съесть его было вкусно. - Зачем съесть? - Чтоб дети спокойно относились к жизни и смерти. - Зачем относились? - Что ты ко мне пристала? - обернулся Стасик рассерженно. - Что я тебе, психолог школьный? - Я думала ты все знаешь... - Анна-Мария и надула губки. - Ну... - смутился Стасик. - Ну, и знаю. А чего приставать-то? - Ты нашел пиратскую прошивку? - Нашел, качается. Только она сама не заработает, там защита на твоей модели. Пишут, что надо инкубатор развинтить и перемычку там одну оторвать. - Ай! - подпрыгнула Анна-Мария. - Папа нас точно убьет! - А он ничего не узнает. - Давай я выйду из комнаты и не буду знать что ты там делаешь. - решила Анна-Мария. - Давай. - кивнул Стасик. - Я тебя позову когда соберу обратно. Только принеси мне отвертку плоскую. - Какую? - Ну или ножик с кухни! - Слушай, а ты его точно не сломаешь? Стасик смерил ее взглядом. - Я Майор Богдамир, владыка орбиты! - напомнил он. * * * Анна-Мария распахнула коробочку-клетку, и оттуда ей на руки выкатилось небольшое яйцо, поросшее голубым мехом. Анна-Мария повертела его со всех сторон, но оно было сплошным - ни намека на голову, лапки или хвост. - Ну все, опоздали. - сказал Стасик, глянув через ее плечо. - Окуклился. Они за три часа куклятся. К утру будет шоколадка... Анна-Мария всхлипнула, закрыла глаза рукавом и мелко затряслась. - И... - рыдала она. - И что... Никак? - Никак. - подтвердил Стасик. - У него теперь рта нет, слюны нет, крови нет, где ж клеточку взять? - А если его разре-е-е-езать... - предложила Анна-Мария сквозь слезы. - Он пока не шоколадка, ему будет больно. - покачал головой Стасик. - Я одного такого резал, он дергался. Анна-Мария еще сильнее уткнулась в рукав и зарыдала. - Ну, ну, плакса! - Стасик потряс ее за плечи. - Перестань! - А-а-а-а-а... Все зря-я-я-я... - рыдала Анна-Мария. - Перестань, перестань! - убежденно повторил Стасик. - У тебя инкубатор на два кило, можно хоть слоненка вырастить! Анна-Мария замерла и оторвала от глаз зареванный рукав. - Слоненка? - глаза ее заблестели. - Ай! Настоящего слоненка? Чтоб на нем в школу ездить? Стасик задумчиво покосился на инкубатор. - Совсем большого слоненка не знаю... - сказал он с сомнением. - Это надо разбира-а-аться... С двух килограмм мы его не выходим, помрет... Хотя, если запрограммировать скоростной рост... - Ну во-о-о-т... - захныкала Анна-Мария. - Вот ослика маленького можно вырастить - сто процентов. Только слюну найти. Собачку можно. Дракончика я видел в сети классного в одном месте, уже готового. Можно код скачать, только это долго будет. - Дракончика? А еще кого можно? Стасик засунул в рот палец и крепко задумался. Анна-Мария смотрела на него с ожиданием. Наконец Стасик вытащил палец, рассеянно посмотрел на него, а затем вытер об кресло. - Человечка можно. - Человечка? - глаза Анны-Марии заблестели. - Настоящего? - Нет, пластмассового! - Стасик высунул язык и скорчил рожу. - Хочу человечка! - взвизгнула Анна-Мария. - Прикинь, у нас будет свой собственный человечек! - А запросто! - сказал Стасик. - Если памяти в компе хватит. Я тебе уже новый геном-редактор скачал, версия шесть ноль! - Только чур он будет общий, наш человечек! - строго сказала Анна-Мария. - Общий. - согласился Стасик. - Девочка! Чтоб она была как фея Элизабет! - Бэ-э-э-э... - Стасик поморщился и изобразил как его тошнит. - Если уж делать, то солдата! Чтоб он был как Майор Богдамир - ноги-сопла, глаза-лазеры! Вот только как сделать глаза-лазеры? - Элизабет! Элизабет! - закричала Анна-Мария и захлопала в ладоши. - Мы ее оденем в платье, а она на меня так посмотрит глазками - хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп глазками! А я ей скажу - что за де-е-евочка такая? А она мне... - Вместо глаз - лазеры. - твердо заявил Стасик. - Это будет храбрец! У него будет красный плащ-скафандр, и он будет командовать звездолетами! - Не будет! Не будет командовать! - топнула ногой Анна-Мария. Стасик смерил ее строгим взглядом. - Тогда жди папу. - сказал он и откинулся в кресле, болтая ногой. - Противный! Противный! - Анна-Мария пнула кресло и горько заплакала. Стасик закатил глаза, понимающе пожал плечами, будто сверху на него смотрел Майор Богдамир, и повернулся к Анне-Марии. - Ладно, ладно, не хнычь. - сказал он, тяжело вздохнув. - Сделаем девочку. Уступаю! Анна-Мария посмотрела на него счастливыми, мокрыми глазами и еще раз хлюпнула носом. - Уступаю! - повторил Стасик и покровительственно махнул рукой. - Ну если ты так хочешь... - сказала Анна-Мария. - Если ты так хочешь, то я тоже уступаю. Давай по-твоему. Сначала мальчика? - А давай чтоб по-честному бросим карточку? - предложил Стасик. - Давай! - она порылась в ящике и нашла старую мамину карточку. - Если штрих-код - то мальчик. - сказал Стасик. - Глаза-лазеры! - А если герб банка, то фея Элизабет! - Анна-Мария подкинула карточку к самому потолку. Они завороженно смотрели как карточка, кружась, пикирует под диван. - Мальчик! - радостно крикнула Анна-Мария из-под дивана. - Круто! - кивнул Стасик. - Тащи яйцо, плевать в него буду! - А почему ты? - обиделась Анна-Мария. - Я тоже хочу плевать! - Потому что нам нужны гены мальчика. - объяснил Стасик. - Так нечестно! - топнула Анна-Мария. - Мы договаривались, что человечек будет общий! - Как же общий-то? - задумался Стасик. - Общий никак не получится... - А как же у родителей общие дети рождаются? - Не знаю. - честно сказал Стасик. - У папы сыновья рождаются, у мамы - дочки. - Все дети рождаются у мамы из живота! - назидательно сообщила Анна-Мария. - Там у нее инкубатор. Стасик с сомнением посмотрел на черную полусферу и покачал головой. - Сто процентов! - уверено сказала Анна-Мария. - Инкубатор у мамы. - Мне мама когда-то говорила, что детей находят в Яндексе... - А это где? - Не знаю. По-моему бред. - Бред! - подтвердила Анна-Мария. - Инкубатор у мамы. Сто процентов. - А откуда тогда сыновья? - ехидно поинтересовался Стасик. - Наверно папа в маму плюет пока они целуются. - предположила Анна-Мария. - Точно! - Стасик хлопнул себя ладонью про лбу. - Я в кино видел как они губами складываются и стоят так! - Как-то это противно... - поморщилась Анна-Мария. - Пакость. - согласился Стасик. - Но мы сделаем по-нормальному. Ты плюнешь и мы отсканируем твой генокод. А потом я плюну, и отсканируем мой. А потом мы их сложим. - Это как? - Я вспомнил. В геном-редакторе есть фильтр для совмещения мужского и женского кода. А я думал - на фига он нужен? - Круто! - Анна-Мария захлопала в ладоши и побежала в холодильник за яйцом. Вернулась она из кухни разочарованная. - Нету! Кончились хомкины яйца! - захныкала она. - Что, даже куриных нет? - А разве куриные годятся? - удивилась Анна-Мария. - А ты думала, хомкины яйца - это не куриные? Это тоже куриные, только обработанные специально от микробов и раскрашенные. И стоят дорого. И коробки у них специальные. - А хомка вырастет из куриного? - Хомка вырастет из любого. Важно скачать из сети правильную прошивку без запретов. Только выбери яйцо побольше. У тебя от обычных кур или есть модифицированные? - Есть куриные-экстра! Килограммовые, для салата! - кивнула Анна-Мария. - Во, самый раз! Нужно три яйца, одно самое большое для ребенка, а два можно обычных - их сварить вкрутую. - Зачем? - удивилась Анна-Мария. - Мы их разрежем, плюнем в середину и подставим в гнездо инкубатора на считывание. Без яйца он не будет ничего считывать, там защита стоит. Дура-техника. - Ясно! - кивнула Анна-Мария, побежала на кухню и оттуда донеслось, - Я хорошо умею варить яйца! * * * Подготовить генокод для человечка оказалось куда сложнее, чем думалось Стасику. Первая неприятность случилась, когда Стасик установил в инкубатор яйцо со своим плевком и попытался считать геном. Обычно это занимало не так уж много времени даже на таком слабеньком компе, как у Стасика, но тут, видно, код был длиннее. Геном-редактор надолго замер, и на экране кружился дубовый листок - машина работала. Стасик тревожно болтал ногой, оглядываясь по сторонам. Его что-то тревожило. Наконец взгляд упал на кабельную розетку, и тут чутье подсказало выдернуть шнур доступа в сеть. - Зачем? - удивилась Анна-Мария. - В кино видел. - буркнул Стасик. На самом деле он и сам не мог объяснить зачем отключился от сети. Но тут обработка закончилась, комп яростно пискнул и выбросил на дисплей красное окошко с сообщением: "Эксперименты с геномом человека строго запрещены! О ваших действиях доложено в дежурную часть Объединенной Церкви!". Стасик многозначительно посмотрел на Анну-Марию и ехидно улыбнулся. Тут же вылетело новое сообщение: "Ошибка подключения к сети! Проверьте информационный кабель!". Стасик выключил наивный комп и включил заново. Пиратскую ломалку для геном-редактора он нашел в сети без особого труда, установил ее и снова считал свой генокод, отключив кабель. Но это уже было лишней предосторожностью, теперь геном-редактор не возражал. С совмещением двух геномов тоже пришлось потрудиться. Стасик изрядно полазил по сети, читая статьи о хромосомных механизмах. Наконец он нашел что искал: оказывается пол живых существ регулировался специальной Y-хромосомой. Кто б мог подумать, обычные хомки были бесполые. Единственное, что он не смог придумать - как встроить лазеры в глаза. После нескольких попыток ему удалось сделать костяные зрачки, но компьютер предупредил, что существо не сможет видеть. Стасик вернул все как было и предложил встроить человечку зубы гадюки, но Анна-Мария сказала, что человечек может прикусить язык и умереть. Зато она предложила снабдить его крылышками. Стасик согласился и даже скачал из сети генокод крылышек, но геном-редактор заявил, что потребуется серьезная переделка двигательной и нервной системы, а расчет займет восемь часов. Ждать восемь часов никому не хотелось. - Давай хотя бы сделаем звездочку на виске как у феи Элизабет! - твердо сказала Анна Мария. - Какая гадость. - поморщился Стасик, но запустил фильтр родимых пятен и начал рисовать звездочку. - Кривая! Дай я! - оттолкнула его Анна Мария и сама села за клавиатуру. Вскоре звездочка была готова. Стасик покрутил фигурку человечка, прилепил звездочку на лоб и снова покрутил со всех сторон. - Пакость какая! - расстроился он и на глазах появились слезы, хотя за них было стыдно перед Богдамиром. - Мы же хотели сделать героя! А получается самый обычный человек из обычных генов! - И совсем не обычных! - возразила Анна-Мария. - У нас тоже гены древних героев. Мама рассказывала, что мои предки были викингами. - У них были глаза-лазеры? - оживился Стасик, шмыгнув носом. - У них были корабли и большие железные ножи, они ими резали врагов. - Круто! - сказал Стасик. - А красный плащ-скафандр у них был? - Сто процентов. - сказала Анна-Мария, немного подумав. - А у меня предки славяне. - сказал Стасик. - Это герои? - Конечно герои! Они сражались с викингами и ездили на конях. - Коня мы сделаем. - кивнул Стасик и поморгал глазами чтобы высохли слезы пока никто не заметил. - Не проблема, коня сделать. В это время комп пискнул. - Ура! - подпрыгнул Стасик и прочел вслух, - "Геном адаптирован для развития в инкубаторе. Программа развития - скоростная. Установите яйцо в инкубатор и нажмите любую клавишу для записи генома в яйцо." Анна-Мария бросилась на кухню и принесла здоровенное куриное яйцо, размером с большую грушу. Стасик собственноручно укрепил его в гнездо инкубации и опустил крышку. Генокод переписывался долго, на инкубаторе поочередно мигали лампочки - сканер не сразу нашел в яйце материнскую клетку, а затем еще долго выжигал случайных бактерий. Наконец комп пискнул и выдал сообщение о старте инкубации. - О-о-ой! - разочарованно протянула Анна-Мария. - Целых девять недель?! Это же вечность! Почему не шесть дней? - Вообще я установил самый скоростной режим. - Стасик тоже был озадачен. - Наверно скорее нельзя. Человечек ведь сложнее хомки. Может в моем инкубаторе было бы скорее? - Ну да, щас! - обиделась Анна-Мария. - У меня седьмого поколения! - Слушай! - насторожился Стасик. - А твои родители не заметят что инкубатор так долго занят? - Если я не буду приставать к папе, он сам не сядет конструировать хомок. Вот только лампочки... - Мы заклеим лампочки черной лентой. - предложил Стасик. - Папа не заметит. * * * Этого дня Стасик и Анна-Мария ждали с нетерпением. Анна-Мария рассказывала, что иногда из глубины инкубатора доносятся постукивания и шорохи, хотя она не уверена. Наконец этот день настал. После школы Стасик и Анна-Мария сели возле инкубатора и начали ждать. Наконец инкубатор щелкнул как тостер и крышка его приоткрылась. Изнутри повалил теплый кисловатый пар. Стасик подскочил к инкубатору, распахнул крышку и отшатнулся. Анна-Мария выглянула из-за его плеча, и лицо ее тоже изумленно вытянулось. На подстилке камеры в склизких обломках скорлупы лежал маленький ребенок. Он дернулся, всхлипнул, забил ножками и пронзительно закричал. - Как мерзко визжит! - поморщилась Анна-Мария, зажимая уши. - Хомки так не визжат! - Ну какой же это геро-о-ой... - разочарованно протянул Стасик, брезгливо тыкая пальцем. - Голый, сморщенный, весь в складках. Где плащ-скафандр? Ребенок визжал, захлебываясь и, видно, останавливаться не собирался. - Может его покормить надо? - спросила Анна-Мария. Стасик взял с полочки пакет "Хомкинкорма", вытряс на ладонь пригоршню желтоватых крошек и начал сыпать на ребенка, стараясь попасть в открытый рот. Ребенок закашлялся и завизжал еще пронзительней. - Что-то мы не учли. - сказал Стасик. - Что-то не учли. Сто процентов. - Фу, мерзость. - сказала Анна-Мария. - Забери его к себе, а то мои родители придут скоро? - К себе не могу. - покачал головой Стасик. - У меня бабка. - Может его отнести в Зоопарк? - предложила Анна-Мария. - Ага, тут-то нас из школы и выгонят! - Думаешь за это выгоняют? - Анна-Мария наморщила лоб. - Идея! Давай ему рот закроем и на чердак унесем? А ночью придумаем что делать? Ты сможешь ко мне ночью прийти? - Смогу наверно. - кивнул Стасик. - А чердак у вас не заперт? * * * Над городом висела большая луна - желтая и выпуклая, как глаз яичницы. Стасик снова выглянул из куста, свистнул и хотел было опять спрятаться, но тут на восьмом этаже наконец приоткрылось окошко и высунулась знакомая челка. Анна-Мария помахала рукой и скрылась. А через минуту пискнул домофон подъезда - Анна Мария открыла ему дверь. Стасик крадучись зашел в подъезд и поднялся на восьмой - вызывать лифт он побоялся. Анна-Мария ждала его у квартиры. Поверх белой ночной рубашки она накинула зимнюю куртку, а на ногах у нее были сапоги. - Что, так и пойдешь? - удивился Стасик. - Если буду искать одежду, мама с папой проснутся. Пошли! Анна-Мария тихонько прикрыла дверь и они крадучись пошли вверх по лестнице. Люк чердака был приоткрыт, стояла тишина. Из щели, сквозь клочья пыльной ваты и ржавые скобы, сочился теплый воздух, пахнущий летом, древесиной и голубями. Анна-Мария зажгла красный фонарик-светлячок, и они пролезли на чердак. В дальнем углу стояла картонная коробка и в ней на подстилке из мятых газет лежал ребенок. Глаза его были закрыты, а тельце в тусклом лунном свете казалось совсем синим. Анна-Мария посветила фонариком. - Потрогай его! - сказала она шепотом. - Сама потрогай! - прошептал Стасик. - Боишься что ли? - Не знаю. - Ну и потрогай! Стасик осторожно склонился и положил палец на живот малыша. Живот был почти холодный. - Может укрыть его? - спросил Стасик. - Газетой? - Он не умер? - Анна-Мария с любопытством посветила фонариком на бледное личико. - Возьми его в руки! - А чего я? - возмутился Стасик. - Ну ты же у нас бесстрашный герой, Майор Богдамир? Стасик шмыгнул носом, опасливо засунул ладони в коробку и взял крохотное тельце. - Дышит? - спросила Анна-Мария. Стасик осторожно поднес тельце к уху. - Не знаю. - сказал он. - Кажется нет. Или дышит? - Теплый? - Анна-Мария и не дожидаясь ответа ткнула малыша ладошкой. - Чуть теплый. Смотри, смотри, кровь - ему ногу голуби поклевали! - Фу. - Стасик положил малыша в коробку и выпрямился. - Если он умер, то его надо закопать. - А если не умер? Стасик задумался. Анна-Мария оглянулась и подняла фонарик-светлячок. - Идея! - сказала она. - Мы сейчас положим его на дощечку и пустим по реке! Он будет герой-викинг! - Круто! - согласился Стасик. * * * Они стояли на гранитном парапете набережной, на ступеньках, спускающихся к самой воде. Стасик, вооружившись щепкой, сосредоточенно чистил дощечку от голубиных перьев. Дощечка была бурая и заляпанная, они нашли ее в глубине чердака. Анна-Мария держала на руках младенца. Стасик подумал, что вот так, в лунном свете, на фоне тихой воды канала, Анна-Мария очень хорошо смотрится - в белой ночной рубашке и пухлой куртке на плечах, с маленьким лысым человечком, прижатым к груди. На виске младенца темнела звездочка - не такая ровная, как они нарисовали, но вполне четкая. - То мне кажется что дышит... то не дышит. - задумчиво сказала Анна-Мария, тихонько опуская малыша на дощечку. - А как мы его назовем? - Герой. - просто сказал Стасик, опуская дощечку на воду. - Наш герой. - Классно. Пускай плывет. - Анна-Мария улыбнулась и аккуратно положила младенца. Дощечка мирно покачивалась на воде, и от этого казалось, что младенец тихонько шевелит ручками. Стасик поднял прутик, наклонился над водой и собирался оттолкнуть дощечку от берега, но Анна-Мария взяла его за рукав. - Подожди! Так будет еще красивее! - она размотала с запястья шнурок фонарика-светлячка, включила его и опустила на дощечку, рядом с головой малыша. - Клево! - улыбнулся Стасик и оттолкнул дощечку прутиком. Дощечка уплывала все дальше от берега, а Стасик и Анна-Мария стояли, взявшись за руки, и завороженно смотрели на сонную поверхность канала и на пропадающий вдалеке призрачный свет красного маячка. - Ну что, по домам? - наконец облегченно улыбнулась Анна-Мария и поежилась. - По домам. - кивнул Стасик. - Я провожу тебя. Взявшись за руки, они поднялись по гранитным ступенькам, прошли по бульвару и углубились в переулки. Город был тих и пуст, лишь мимо проехал первый робот-подметальщик, гудя и мигая желтой лампой. Стасик и Анна-Мария шли молча, держась за руки и улыбаясь. Иногда останавливались и смотрели на луну, когда та появлялась в прорезях между зданиями. Возле своего дома Анна-Мария повернулась к Стасику и серьезно посмотрела ему в глаза, мотнув челкой. - Но мы же никому-никому об этом не скажем? - Сто процентов не скажем. - подтвердил Стасик. - Не горюй. - кивнула Анна-Мария. - Когда мы вырастем, то сделаем нового ребенка. Нашего героя! - Сто процентов. - кивнул Стасик. - Или нашу фею. Они еще немного постояли в неловкой тишине, а потом Анна-Мария неожиданно чмокнула его в щеку, развернулась и поскакала к подъезду. И Стасику это совсем не показалось стыдным. Может
Анджей Ларнавский: Ну тогда разрешите и мне? Один из моих старых рассказов... Легенда о Драконе. Пожалуй, будет трудно рассказать... Память – сложная штука. Сложная и тяжелая. Ты очень долго пытаешься что-то забыть, ты просто живешь, и все, и прошедшие годы отделяют тебя от прошлой жизни. Ты живешь. Долго. Очень долго. Ты меняешь тела, ты рождаешься и умираешь, но память о прошлом все равно приходит. Ты бессмертен. И даже если хочешь, не можешь забыть ничего. Ты можешь просто не помнить. Но то, что случилось однажды, всегда останется в твоей памяти, и даст знать о себе в тот момент, когда меньше всего этого ждешь... Человек, сидящий на диване перед телевизором... Человек, выбирающийся из горящего танка, и пронзительный, тягучий вой пикировщика... Нелюдь, окруженный взбешенной толпой, и горящие ненавистью глаза напоминают – ты один, как всегда… Священник… Маг… Дракон. Тогда мне было пятьдесят лет. Совсем немного для Дракона. Можно сказать, младенческий возраст. Мы жили в горах, чье название сейчас я просто не помню. Не забыл, нет. Не помню. Это разные вещи. Душа не забывает ничего... Мы – это племя. Племя Серебряных Драконов. Может, были и другие племена, как рассказывали Старшие, но я о них не знаю. Точнее, не знал тогда. Я никогда не видел Драконов других видов – других Расцветок, как у нас говорили. Вот видите, значит, были другие племена и другие Расцветки! Но впрочем, повторюсь лишний раз, я их не видел... Извините, я отвлекся. Другие племена Драконов не имеют отношения к тому, что я хочу вам рассказать... У подножия горного хребта – да, пусть будет так, Горный Хребет, простенько и со вкусом – жили люди. Несколько сел и один-два небольших городка. Это тогда мне, впрочем, виделось, что они небольшие. Для Дракона, привыкшего к просторам Неба и размаху горных высот, тесные жилища маленьких бескрылых существ, сбившиеся в кучу и окруженные нелепой стеной, казались сущим муравейником. Вроде и маленький, но насекомых в нем – тьма-тьмущая. Не сосчитать. Точно так же обстояло и с людскими городками – они были маленькими. Но людей в них жило очень много, по нескольку десятков тысяч в каждом. Так говорили Старшие. А я все пытался понять, как можно жить в такой тесноте? Не дело не в этом. Дело в том, что эти деревни и города находились под нашей защитой. Под вассальной присягой Повелителям Неба. Не понимаете? Ах да, вы же человек... Ну что ж, я вам объясню. Вы думаете, Драконы охотились на людей, а люди убивали Драконов? Святое Небо, какая чушь! Людские сказки, и не более. Для вас прошло слишком много лет, и вы успели вдосталь понапридумывать себе легенд. А я и сейчас помню все так, как оно было много лет назад... Очень много. И не поручусь, что именно в этом мире. Вы же меня понимаете? Наше племя было маленьким. Всего несколько десятков взрослых Драконов и около двадцати детенышей. Детеныш нашего вида считался таковым до ста лет. Но уже в возрасте сорока-пятидесяти лет молодых Драконов назначали в Патруль. Мы охраняли людей от крупной нечисти и мелких, но злобных баронов с равнин. Говорили, там даже была какая-то Империя, но я редко видел их войска, они не приближались к нашим горам. Мне кажется, они боялись нас. Они вообще всех боялись. Тот, кто запакован в металл так, что не видать живого места, и никогда не расстается с оружием – трус. Хотя кажется самому себе очень храбрым. Так считали Воины, а Воины часто служили человеческим правителям. Они знали, что говорили. Но Воины – это особая статья. Они могли принимать человекоподобный облик. Не человеческий, нет, человекоподобный. Рост – выше среднего человека, серебряная чешуя, голова дракона, хвост. Руки и ноги – как у людей, но чуть длиннее и с когтями. В принципе, любой Дракон мог принять такой облик, но у Воинов это получалось лучше. Быстрее и... увереннее, что ли? Они раньше остальных научались перекидываться. Примерно лет в тридцать. А обычный Дракон мог трансформироваться, только достигнув совершеннолетия. Так вот, эти Воины все знали. Они служили вольным городам за деньги, были наемниками. Умели обращаться с человеческим оружием, и в случае надобности, вы же понимаете, отлично могли перекинуться в нормального Дракона. Они ходили с караванами вглубь равнин, в Империю. Ели человеческую пищу. Дружили с людьми и хорошо знали их. Но иногда не возвращались. Я был маленький, я не понимал, почему. А сами Воины не рассказывали. Они вообще не очень-то общались с обычными Драконами, их не любили... Нет, не то слово. К ним не могли привыкнуть. У них не было дома. А люди редко ходили к нам в гости... Мне кажется, они тоже не могли привыкнуть к нам. Но это я сейчас понимаю, что все-таки они нас боялись. Они маленькие, а мы большие и страшные. Дышали огнем, могли заморозить дыханием косулю, лося... Человека тоже могли. Но мы не убивали людей, а люди – Драконов. Но все-таки они нас побаивались... Так вот, молодых Драконов-подростков назначали в Патруль. Мы должны были облетать определенную территорию и гонять виверн, лесных василисков, мелких великанов. Хорошее сочетание, правда? Для нас великаны были мелкими. А для людей – большими. Они нападали на человеческие деревни и поедали людей. Сомневаюсь, чтобы великаны были разумными. Изредка приходили захватчики с равнин. Не от Империи, нет. Она была слишком далеко и не желала общаться с нами. Мы очень мало знали о ней. Приходили вольные бароны. С отрядом человек в двадцать, в тридцать... С луками и арбалетами. Иногда с огнестрельным оружием, но редко. Я слышал, Воины говорили, что Империя запретила «стреляющие свинцом и порохом» аркебузы и мушкеты. И жестоко карала за их использование. Но вольным было все равно, они жили как бы между двух огней – Империей и нами. Союзом Серебряных Драконов и свободных городов. Так вот, вступать в схватку с баронами мы не имели права. В Патруле нас было двое, и один должен был остаться и следить за ними, а второй – лететь за Воинами в вольный город. Бароны были в их ведомстве. Они желали взять под свою руку деревню или село. Иногда замахивались и на город. Сбивались в шайки, человек под сотню, иногда больше, и нападали. С ними разбирались Воины. Но иногда не возвращались и они... В тот раз мы наткнулись на крупный отряд, человек с полсотни. По-моему, у них были даже ружья. Ружья с близкого расстояния пробивали чешую Драконов. Стрелы – нет. Даже арбалетные. Они шли по дороге из Мрачного Леса, откуда их не ждали. Что такое Мрачный Лес? Обиталище нечисти. И этим все сказано. Их заметил я. И я же остался наблюдать, мой напарник помчался докладывать. Я лег на землю и накрыл голову крыльями. Они шли довольно далеко от меня, километрах в трех... у Драконов острое зрение. И очень острый нюх. Я чувствовал запах пота, запах ярости, запах страха. И особый такой запах, его ни с чем не спутаешь – запах безнаказанности. Они были уверены, что с ними ничего не случится. Отряд был крупный, он мог надеяться на то, что сможет отбиться от нескольких Воинов. Для этого у них были ружья. Они могли ранить Дракона. Я наблюдал за ними, а они все ближе и ближе подходили к деревне. Я не помню ее названия, уж извините. Я смотрел, и мне все больше и больше становилось страшно. Не за себя. За них. Деревня была в безопасном месте, раньше до нее никогда не добирались захватчики. Считалось, что только безумец пойдет через Мрачный Лес. Они прошли. Значит, сейчас будет бой. Я не знал, что такое смерть. Драконы медленно взрослеют. Я не видел, чтоб Дракон умирал своей смертью, просто, я же говорил, иногда Воины не возвращались. А старые Драконы уходили. Неизвестно куда. И их никто никогда больше не видел. Смерть людей я видел, но не понимал, что это такое. Хотя отчего-то чувствовал, что это плохо. Они ворвались в деревню и подожгли ее, а я смотрел. Смотрел и негодовал, где же Воины? Мне нельзя было вмешиваться самому. У меня еще была слишком нежная чешуя. Но они жгли дома, рубили и стреляли людей, и надо всем этим вился запах безнаказанности. С тех пор я возненавидел его. Я не выдержал. И в одиночку бросился на помощь людям. Там был кошмар. Мешанина огня, дыма, мечущихся людей, ревущих животных, и главное – дикая смесь запахов. Страх, боль, животный ужас, ярость и безнаказанность. Самый страшный коктейль, какой только может быть. Рушились горящие дома, свистели стрелы, громко хлопали аркебузы и кричали люди. Они метались из стороны в сторону. Кто-то пытался что-то вытащить из пылающего здания, кого-то били, кто-то пытался убежать, и ему стреляли в спину. Часть людей ожесточенно рубилась друг с другом, но захватчики одолевали. На меня никто не обращал внимания. Что может молодой Дракон? Я кружился над пожарищем и кричал. Просто кричал. Не умея еще дышать огнем и холодом, что я мог сделать? И вдруг я почувствовал какой-то особый запах. Не только страха, но и... беспомощности, обреченности, какого-то особого, осознанного ужаса, понимаете? Это невозможно описать. Этот запах выделялся. И я, не рассуждая, полетел на него. Относительно целый, даже странно, двор. Какой-то не то сарай, не то курятник – и пятеро захватчиков в кожаных доспехах. Они пытались затащить в сарай отчаянно бьющуюся девчонку. Я не мог определить, сколько ей лет, я вообще не понимал, что они хотят с ней сделать, но она – знала. И этот запах шел именно от нее. Я ударил хвостом прямо по крыше сарая. Она промялась, как верхушка муравейника, а солдаты выпустили девчонку. Они что-то закричали, показывая на меня, а девчонка, путаясь в подоле, забилась под стену сарая. Один из солдат поднял арбалет и выстрелил, целясь мне в глаз. Стрела попала в кончик носа, и я взревел от боли. Кажется, я впервые в жизни дыхнул огнем. Они сгорели в один миг, все пятеро. Я опустился на землю перед девушкой. Какая она была... Знаете, что-то от современных индианок, знать не знаю, откуда такой фенотип вдруг взялся в той деревушке. Большинство там были русыми или белобрысыми. Смугловатая кожа, черные волосы ниже плеч, высокие скулы, небольшие миндалевидные глаза. Острый подбородок, форма лица – вытянутое сердечко. Я почему так подробно рассказываю, вы поймете – эту девушку я запомнил на всю жизнь... Запах, идущий от нее, исчез. Точнее, нет, не так – он сменился на другой, не бывает такого, чтоб от живого существа не шло запаха. Теперь это был не страх, а робость... Нервная дрожь от пережитого, она отлично знала, что с ней хотят сделать в сарае, и теперь...Она была благодарна мне и не боялась меня. Ни капли. Чуть робела, но это совершенно другое. А еще ей было жалко меня. Боль от стрелы в носу была просто нестерпимой. Она выдернула стрелу. Я ойкнул (рявкнул от боли) и осел на задние лапы. Кровь хлынула потоком, но впрочем, быстро прекратившимся. Мы быстро регенерируем. Она сбегала в дом и принесла какую-то тряпку, которой вытерла кровь с моей морды. И, зажмурившись, вдруг поцеловала меня в нос. Я вообще ничего не понял, но мне стало приятно... А в небе показались Воины. И с захватчиками все было кончено. Нам с напарником (не спрашивайте, как его звали, вы просто не сможете произнести имени) вынесли благодарность. Жители деревни, чуть отойдя от пережитого и похоронив погибших, устроили праздник в честь защитников-Драконов. Там были пятеро Воинов, в гуманоидном (относительно, понятно) обличье, и мы с напарником лежали в стороне, мы же не могли пока принять «уменьшенный» облик. Нам было немножко обидно, но, в конце концов, перед нами стояло по здоровенному жбану пива... Короче говоря, свою долю почестей мы получили тоже. Мне влетело от мамы, за то, что полез куда не надо, но в конце концов она меня простила... Напарник, напившись пива, задремал. Я не мог заснуть. Я смотрел на веселящихся людей и думал. Смотрел на Луну и звезды и думал. О чем? Да ни о чем. Отвлеченное философствование, вызванное солидной порцией алкоголя на неподготовленный желудок. А потом ко мне подошла она. Та, кого я спас. Села рядом. Я поднял крыло и укрыл им девушку. Сам не знаю, зачем я это сделал, но она так удобно примостилась под ним... Я немного знал язык людей, и попытался спросить, что с ней хотели сделать захватчики. Мне кажется, ее испугали шипяще-свистящие звуки, вырывающиеся из моего горла, но она поняла меня. Покраснела, нервно засмеялась. И щелкнула меня по носу. Я оторопел, раньше люди никогда не позволяли себе такого по отношению к Драконам. Ей закричали, замахали от костров, она отмахнулась, что-то весело крикнула и обняла меня за шею. На мгновение мне показалось, что Воины взглянули на нас как-то с неприязнью... Но она шепнула на ухо: «Давай улетим?». Я согласился. Она забралась мне на шею, практически улегшись там и обняв руками коренной вырост. Что такое коренной вырост? Примерно посередине шеи, самый высокий и толстый, он защищает от удара сверху. От него идут все остальные выросты в костяном гребне. Она забралась на шею, и мы взлетели. Я старался лететь как можно осторожнее, без попаданий в воздушные ямы, а она визжала от восторга! Под нами проносился ночной лес, мелькали огни тайных заимок и далекие блестки городов, лесная нежить задирала вверх головы... Мне это нравилось, черт возьми! Нравилось катать на себе эту девушку, нравилось слушать, как она смеется, и я не задумывался о том, что все это значит. А ведь с самого детства меня предостерегали от того, чтобы влюбиться в человеческую женщину... Вы не знаете. Это давнее предание. Очень давнее. Оно гласит о том, что раз в жизни Дракон, Вольный Повелитель Неба, сможет влюбиться в человека. И эта любовь всегда, понимаете, всегда будет взаимной. Какая-то очень сложная Драконья магия. Или даже не магия, а нечто большее, кто бы сейчас в этом разбирался, а сам я не помню... Людей наша раса, понимаете ли, как равных себе не воспринимает. У нас другое мышление, другие эталоны красоты, влечение у нормального Дракона может возникнуть только к Драконице, и точка! Не к человеку! Ни за что! Никогда! Но... Предание есть предание. И случаи такие бывали. Старшие говорили, что это проклятие, наложенное на наш род... Почему проклятие? Потому что такая любовь никогда, слышите, никогда не имеет будущего! Дракон может принять схожий с человеческим облик, но он навсегда останется Драконом, а человек – человеком. И... мне не повезло. Я влюбился в эту девушку. А она полюбила меня. Классическая история. Мы прятались и от Драконов, и от людей. Но все равно шли слухи, слухи... Мы смеялись над ними, нам было хорошо, очень хорошо. Мы были вдвоем. Человек и Дракон. Смертная и бессмертный... И однажды я обнаружил, что могу перекинуться в драконида. Так назывался тот гуманоидный облик. И... Вы же меня понимаете, да? Слишком рано. В возрасте пятидесяти лет это считается невозможным, Воины научаются еще раньше, а обычные Драконы – намного позже. Я получился ни то, ни се. Ни рыба ни мясо, как говорят люди. И тогда я понял, что проклятие сбылось. Но было поздно. Мы же любили друг друга, понимаете? Ей было наплевать, как я выгляжу. Когда я показал, как могу перекидываться... Короче, мы взрослые люди, вы же понимаете, чем это кончилось? Через несколько месяцев все стало заметным. Но тогда я не знал, что человек не может родить драконида. Получеловека, полудракона. Молодость, влюбленность и наивность еще никогда не приводили ни к чему хорошему, хоть вашу классику вспомните... Я радовался. А надо было огорчаться. Она умерла через девять месяцев. Детеныш убил ее. Был страшный скандал. Детеныша, моего сына, убили, а я и не знал. Убили люди, а Старшие Драконы одобрили это. Мы чуть было не разругались с людьми, и мне вынесли приговор. Изгнание. За нарушение всех божеских, Драконских и человеческих законов. За попустительство проклятию. За скудоумие и нарушение правил о чистоте расы. В конце концов, за убийство человека. И Дракона. Ведь в их гибели виноват был я один. И меня изгнали на Ту Сторону Горного Хребта. Там никогда не селились Драконы. Это считалось... Ну, как царством мертвых, мне сложно подобрать человеческие аналоги. Тамошние люди, если они там и жили, не знали Драконов. И боялись их, как я узнал впоследствии... И ненавидели. За неделю я перелетел на Ту Сторону. И именно тогда распрощался с детством. Теперь я был взрослым Драконом, повзрослевшим намного раньше, чем полагалось... Теперь у меня был груз потери, груз прошедшей радости и груз убийства на плечах. И я убивал на Той Стороне, убивал неоднократно, за себя, когда меня хотели убить, за деньги, когда странствовал наемником-драконидом (там меня считали демоном), по приказу... Я жил долго. Очень долго, еще в том, драконском теле. Но всю жизнь, до сегодняшнего дня, через множество перерождений, я помнил эту девушку... Скажете, такого быть не может? Время лечит? Вы правы, сударь... Даже слишком правы.
Дядька Фарнак: Хм...... печальная история, Анджей Ларнавский. А что касается времени, оно не лечит а калечит! Ибо нет такой раны, которая со заживает лишь для ввиду, а к более глубокому возрасту открывается и болит еще сильнее!!!
Анджей Ларнавский: Как сказать, уважаемый... Все воспринимают по своему.
Отшельник: Монолог жены погибшего пожарного. "Я не знаю, о чем рассказывать... О смерти или о любви? Или это одно и то же... О чем? ... Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли... Я говорила ему: "Я тебя люблю". Но я еще не знала, как я его любила... Не представляла... Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: "Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду". Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось... Все небо... Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами... Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар... Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы... Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.) Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет... И во сне... Это я его зову... Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины "Скорой помощи" заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: "Пропусти меня!" - "Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо". Держу ее: "Только посмотреть". "Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут". Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... "Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра". - "Но он не пьет молоко". - "Сейчас будет пить". Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют... Умрут... Но никто тогда этого не знал... В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые... Спрашиваю: "Васенька, что делать?" - "Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок". А я - беременная. Но как я его оставлю? Просит: "Уезжай! Спасай ребенка!" - "Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим". Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате... С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок с молоком... Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках... Вечером в больницу не пропустили... Море людей вокруг... Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали... Ночь... По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону - сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем... По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны... Плакали только те, чьи мужья пострадали. Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: "Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!" Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я - на шестом месяце беременности. Мне так плохо... Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: "Люся! Люсенька!" А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу... (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама... "Куда ты такая?" - плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги. Дороги не помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно. Шестая больница - на "Щукинской"... В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: "Иди". Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его... Она сразу меня спросила: - У вас есть дети? Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. - Есть. - Отвечаю. - Сколько? Думаю: "Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит". - Мальчик и девочка. - Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью... "Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным". - Еще слушай: если заплачешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе! Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются. - Вася! - кричат ему. Поворачивается: - О, братцы, я пропал! И здесь нашла! Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор... - А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю. И он хочет меня обнять. - Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала: - Боже мой! Там мои дети. Что с ними? Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся: - Не садись рядом. Возьми стульчик. - Да, глупости все это, - махнула я рукой. - А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали... - Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения. Тогда так говорили. Думали. На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире... Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого... Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо... Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить... (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила... Мир сузился до одной точки... Укоротился... Он... Только он... Помню пожилую санитарку, которая меня учила: "Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки". Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить... Кто-то просил: "Привези яблочко". С шестью полулитровыми баночками... Всегда на шестерых! В больницу... Сижу до вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!! - Но там нет кухни. Как я буду им готовить? - Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать. Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются... Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает... В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все "горело". И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся "чистке". В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: "Батюшки, что с тобой?" А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие... Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то - досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить... Проглотить сырое яйцо... А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: "Девочки, - прошу, - мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж". Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая... Он всегда мне говорил: "Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела". Сижу возле него в палате, открыл глаза: - Сейчас день или вечер? - Девять вечера. - Открывай окно! Начинается салют! Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо. - Вот это да! - Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы... Оглянулась - достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги - и она купила. Подбежала и целую: - Мой единственный! Любовь моя! Разворчался: - Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать! Мне не разрешали его обнимать... Но я... Я поднимала и сажала его... Перестилала постель... Ставила градусник... Приносила и уносила судно... Всю ночь сторожила рядом... Хорошо, что не в палате, а в коридоре... У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник... Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно: - Вы беременная? - Нет-нет! - Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал. - Не обманывайте, - вздохнул он. Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить. Назавтра меня вызывают к заведующей: - Почему вы меня обманули? - спросила она. - Не было выхода. Скажи я правду - отправили бы домой. Святая ложь! - Что вы наделали!! - Но я с ним... Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы... Мама Володи Правика все время просила Бога: "Возьми лучше меня". Американский профессор, доктор Гейл... Это он делал операцию по пересадке костного мозга... Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет. (Замолкает.) Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: "Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая". Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. "Только бы он жил", - говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла... А я тогда металась из одной палаты в другую, от него - к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему... Возле его кровати стоял маленький стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: "Люся, где ты? Люсенька!" Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала... Только он... Он... А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер... Как молотком по темечку... Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа начала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить: "Даже удобно. Не надо носить расческу". Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко... Минутку и то жалко... (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: "Я тебя туда не пущу!" А отец говорит ему: "Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!" Отлучилась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: "Меня угостили. Возьми себе". А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. "Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины". Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе... А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: "Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки". А я как умалишенная: "Я его люблю! Я его люблю!" Он спал, я шептала: "Я тебя люблю!" Шла по больничному двору: "Я тебя люблю!" Несла судно: "Я тебя люблю!" Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь... А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит: - Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он? - А как мы его назовем? - Ну, это ты уже сама придумаешь... - Почему я сама, если нас двое? - Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка. - Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: "Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе". Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: "Черт с тобой! Ты - ненормальная". Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: "Беги!". На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу: "Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки". Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: "Он умирает". - Она мне отвечает: "А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора". Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку. Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв... Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: "Васенька, я пойду. Я немножко отдохну". Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: "Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!" А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: "Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу". В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: "Как он там?" - "Пятнадцать минут назад умер". Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: "Почему? За что?" Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: "Люся! Люсенька!" - "Только отошла. Сейчас прибежит", - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили: "Хотите, мы покажем вам, во что его оденем". Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого... На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась... Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: "Ждите наших приказаний! Ждите!" Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: "На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите". Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: "Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?" Мама: "Тихо, тихо, дочечка". Гладит меня по голове... Полковник передает: "Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика". На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. "Быстро! Быстро!" - командовал офицер. Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток... Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток человек умирает... Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала "Скорая помощь". "Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон". Мне было двадцать три года... Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. "Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?" - "Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет". А он вырос среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху... (Затихает надолго.) Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему! И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали "Скорую"... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: "Рожать приезжай к нам". На две недели раньше срока родила... Мне показали... Девочка... "Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя Наташенькой". На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.) Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они принесли мне деревянную коробочку: "Она - там". Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: "Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька". Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила... Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно). Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих... Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает). ...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... "Почему ты всегда необутый?" - "Да потому, что у меня ничего нет". Пошла в церковь... Батюшка меня научил: "Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему". Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: "А ведомо тебе, как это делать надо?" Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. "А записку ты написала?" - "Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит". - "Там они все в одном мире. Найдут его". У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: "Васенька, что мне делать? Я не хочу без тебя жить". Днем иду мимо детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: "Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!" А в другой раз так попрошу: "Васенька, мне не надо мужчины. Лучше тебя для меня нет. Я хочу ребеночка". Мне было двадцать пять лет... Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: "Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду". Я хотела быть, как все... Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго не могла... Слезы катятся... ...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: "Тебе нельзя рожать", и врачи пугали: "Ваш организм не выдержит". Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат показывал... "Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой". А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: "Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?" Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... "Мамочка, тебе водички дать". - "Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи". И хватанула его за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: "Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйду". Он тоже болеет: две недели в школе, две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: "Покажи нашего ребеночка". Мы с Андрейкой приходим... А он приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней... Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном... Но я вам рассказывала о любви... Как я любила..."
Дядька Фарнак: ........Без коментариев Отшельник! ................
Отшельник: ..хм надо же... Кто то ещё эту тему читает. А то я уж собрался закрывать тему-(
RGoblin: я недавно тож прочитал... так что закрывать не вижу смысла.
Alyssa Lwuisse: и отвечать тоже
Отшельник: Отвечать как раз смысл есть - интересно знаеш ли мнение и реакция людей!
полная версия страницы